Ирина Вильде - Совершеннолетние дети

Ученицы дружно встали, сразу определив этим свое отношение к учителю. Было ясно — они уважали его.

— Помолимся!

Преподаватель сложил руки на груди, а сам засмотрелся в окно. «Отче наш, иже еси…» Дарка отважилась взглянуть в лицо учителю. Он не сводил глаз с клочка голубого облачка за окном. Дарка подождала, пока учитель повернулся, и теперь уже внимательнее присмотрелась к его лицу. Все в нем было так пропорционально, что можно было подумать: природа создала его как образец человека. Трудно было представить, чтобы рядом с этим совершенным носом находились другие губы, а не те, которые были на самом деле: не слишком тонкие и не слишком полные, почти одного цвета с лицом. К густым волосам на голове, казалось, не могли бы подойти никакие другие, кроме этих темно-серых, как будто запавших глаз.

Мирчук поднял голову, и Дарка потупилась. Ей было неприятно, что учитель глядит прямо на нее. Невольно подняв глаза, она покраснела и села за несколько минут до окончания молитвы. Мирчук смотрел прямо на ее расстегнутую блузку. Белая сорочка с зубчиками кружев светилась на весь класс. Дарка быстро застегнула кнопки и украдкой взглянула на учителя. Но Мирчук уже что-то записывал в журнал и не обращал внимания на новую ученицу.

— Все присутствуют?

— Все! Есть две новенькие!

Мирчук поднял руку, успокаивая класс. Потом он осторожно сдул невидимую пыль со стола, оперся локтями на стол и начал рассказывать об обязанностях учениц украинской частной женской гимназии в Черновицах.

Он говорил ровным голосом, так, будто читал без знаков препинания, а Дарка слушала, слушала до тех пор, пока эта гимназия, о которой она столько мечтала, не показалась ей монастырем с зарешеченными окнами, где нет ни выхода в мир, ни надежды на луч солнца.

— Ты слышишь? — шепнула Орыська Дарке на ухо, хотя во время уроков это было запрещено.

Дарка вырвала кусочек бумаги из черновика и написала большими бунтарскими буквами: «Лучше уж было бы учиться частным образом», — и подсунула Орыське. Та пробежала записку глазами и с испугом смяла, готовая проглотить ее. Что, если такая записка попадет в руки учителю? Прощай, гимназия, на веки вечные!

Преподаватель поднялся одновременно со звонком. Уже протянув руку к двери, он обернулся и проговорил тем же ровным голосом:

— Коляска придет завтра в предписанной форме, а Попович встанет на полчаса раньше, чтобы успеть дома привести в порядок свой туалет. Да, привести в порядок свой туалет.

Дарка беспокойно заплетает и расплетает кончик левой косы. Слова учителя совсем обескуражили ее, она еще не знает здешних обычаев, не знает этого учителя, поэтому не понимает: что это — товарищеское напоминание, отеческий укор или выговор, предостережение, угроза?

Дарка ищет глазами виновницу. Коляска поблескивает белоснежными зубами:

— Угу! Попович! Можем подать друг другу руки!

И опять непонятно, что скрывается за этим восклицанием — легкомысленное отношение к мелочи, о которой не стоит думать, или насмешливое презрение к опасности.

— Мне что-нибудь будет за это, раз учитель заметил? — спрашивает Дарка у «вяленой рыбы» Ореховской.

Наталка Ореховская рисует какие-то фантастические профили на внутренней стороне обложки. Она отвечает, не отрывая глаз и руки от рисунка:

— Гм… — И еще один локон на фантастической голове. — Гм… как бы тебе сказать? Ты должна быть теперь очень внимательна, а то можешь получить двойку за кляксу в латинской тетради… Я тебе советую отныне латинские книги, тетради, а также голову и руки на уроках латыни держать в полном порядке. Спроси Дутку, за что она в прошлом году получила двойку по-латыни? Это называлось «двойка за растрепанную голову».

Дарка начинает ненавидеть Марию Коляску. Она, Дарка, пришла в гимназию, в эти стены, с самыми светлыми мыслями, с самыми лучшими намерениями и на первом же уроке, совершенно не провинившись, навлекла на свою голову недовольство учителя.

К Дарке подошла Лидка. Она уже позабыла о том, что произошло между ними.

— Ну как тебе нравится в классе? — спросила Дутка, ожидая от новенькой восторгов.

— Ну ее, вашу гимназию! Скоро нам дышать запретят! — не скрывая своего разочарования, заявила Дарка.

Лидка сложила губы полумесяцем — уголками книзу.

— Видно, что ты первый раз! Ну мало ли что говорит учитель! Он должен так говорить, такая у него служба. Смешная ты, честное слово! Думаешь, мы в самом деле в театр не ходим? Думаешь, мальчики не провожают гимназисток после занятий? Увидишь еще! Вот только начнутся настоящие занятия… Ого, сколько учениц из одного только нашего класса дружат с мальчиками! Смотри, вон та, с локонами, Косован… ее и сегодня будет ждать Равлюк из седьмого класса! В конце концов ты сама убедишься!

Кто-то обнимает Дарку. Она, вздрогнув, оглядывается. Орыська!

— Дарка, тебе не хочется уехать домой? Скажи, Дарка! — спрашивает она тихонько, так, чтобы слова ее не слышали остальные девочки.

— Еще спрашиваешь!

Дарка порывисто прижимает подругу к себе.

— Орыська, давай и здесь дружить! Гляди, как косятся на нас эти «бывалые» гимназистки!

К Дарке и Орыське подходят две девушки — черноволосая и смуглая, их руки переплелись, как ветви орешин.

— Я помню тебя и тебя с тех пор, как вы держали экзамен, — говорит смуглая с таким акцентом, словно украинский язык она знает только по книжкам.

— Я никого не помню. Мы были тогда так напуганы! — признается Дарка. Ей очень хочется прервать на этом разговор и остаться вдвоем с Орыськой, которую она оценила только в этих стенах.

— Ты из Веренчанки? — ласково спрашивает у Орыськи смуглянка.

— Мы обе из Веренчанки, — напоминает Орыська о Дарке.

— Твой папа священник, не правда ли? — спрашивает черноволосая, тоже обращаясь к Орыське.

— Да. А ты откуда знаешь?

— Потому что мой папа тоже священник… ее — тоже, — она кивнула на смуглянку, — и я знаю твоего папу!

— А ее отец — учитель в нашем селе, — говорит Орыська, снова пытаясь втянуть в разговор Дарку.

Однако те двое словно не расслышали этого.

— С тобой, Подгорская, в нашем классе будет пять дочерей священников… У нас учатся и дети народных учителей. — Так смуглая уделяет капельку внимания Дарке. Этим и ограничивается весь интерес дочери священника к дочери народного учителя.

— Пойдем с нами в коридор, — предлагает смуглянка только Орыське и тянет ее за рукав.

С Даркой никто не разговаривает, никто не приглашает ее с собой. И она стоит между ними, теряя выдержку, оскорбленная до глубины души, готовая вспылить или наскандалить, стоит молча и только смотрит на Орыську. Смотрит так, словно глотает ее по кускам: пойдет она за дочками священников или останется с ней, своей подругой?