Ирина Вильде - Совершеннолетние дети

Дарка не смотрит ни вправо, ни влево. Она, как парализованная, глядит прямо перед собой и видит, как золотистое (боже, как напомнило оно ей поповский сад и Веренчанку!) яблочко путешествует от Орыськи и останавливается перед нею.

— На, — шепчет Орыська.

Дарка некоторое время любуется яблочком, припоминает его вкус, место в саду, где живут мама и сестры этого яблочка, и отодвигает его на полметра вдоль парты, к самому носику Орыськи.

— Ты сердишься, Дарка? — Орыська тревожно дергает ее за локоть и заглядывает в глаза. — Дарка! — Голос Орыськи прыгает по таким крутым, неровным высотам, что, кажется, вот-вот разобьется на маленькие слезинки.

— Оставь меня в покое! — рванулась Дарка, и в ту же минуту кто-то крикнул:

— Попович, не разговаривай! С кем ты говоришь?

Орыська как будто только теперь поняла свое положение. Она вскочила на ноги, вспыхнула багрянцем, словно внутри у нее произошло извержение вулкана, подняла руку и, как стояла у парты, так и рухнула на нее. Потом уже, ни на кого не глядя, сжав виски ладонями, заговорила каким-то страдальческим голосом:

— Плюйте… плюйте все на меня!.. Можешь и ты, Дарка, плевать… Плюйте, я все стерплю!..

У Косован такие глаза, словно она смотрит на сумасшедшую. Нет, Орыська не сумасшедшая, Дарка отлично это знает. Но как объяснить это всем?

Дядюшка Муха как-то сказал, что все музыкальные люди очень близки к божеству, ибо ничто так не напоминает молитву, как музыка. Орыська играет на рояли с детства. Но эти странности начали происходить с ней только в Черновицах.

Это тоже известно одной Дарке.

Может быть, когда-нибудь она и расскажет маме, как они с Орыськой забрели в униатскую церковь и попали на проповедь священника-целебса [17] То есть давшего обет безбрачия. .

Вначале было смешно, хотя и неприлично, смеяться над такими вещами, но все же было смешно, что сотни взрослых людей слушают проповедь, стоя на коленях. Орыська, смеясь, толкала Дарку. локтем, чтобы та посмотрела, как одна женщина со смешно растрепанными волосами билась о каменную плиту, словно пыль выбивала. Но вскоре обе подруги оказались на коленях. Дарка решила, что невежливо стоять, когда все опустились на колени, и, конечно, была уверена, что так же думает Орыська. А когда глянула на ее лицо, чтобы снова посмеяться, то, к превеликому удивлению, заметила, что по щекам Орыськи ручейками текут слезы.

Когда они вышли на улицу, Орыська сказала, что знает способ, как вызвать слезы, когда захочет.

— А зачем тебе это? — раздраженно спросила Дарка: она не могла простить подруге, что та оставила ее в дураках.

— Да ведь хорошо, когда кто-то так искренне молится. Каждый, кто взглянет, подумает про себя: какая сердечная молитва! Я не смотрела на людей, но чувствовала, что на меня заглядываются…

«Комедиантка!.. Даже в церкви разыгрывает комедию!» — думала Дарка, отворачиваясь в сторону, чтобы не глядеть на Орыську. Действительно, очень трудно было сочетать Орыськину красоту с внутренней пустотой.

— Значит, ты не молилась?

— Как не молилась? Молилась. Как ты смеешь так думать обо мне!

— А о чем ты молилась?

Орыська испуганно замигала веками.

— Этого я не могу сказать…

Дарка догадалась: Орыська, наверное, просила святого, чтобы тот вдохновил Мигалаке на благосклонность к ней.

Откуда можно узнать чьи-то мысли, когда уста молчат?

Орыська поднимает голову и оглядывает класс: никто не собирается плевать на нее?

В классе постепенно становится шумно. В самом деле, откуда эта неловкость, эта каменная тишина? Кому показалось, что Подгорская сошла с ума? Да она просто разыгрывает комедию или хочет слезами добиться сочувствия и прощения! Но ведь это не такая важная причина, чтобы обращать на нее внимание.

Дарка стоит на границе между шумом, охватывающим постепенно весь класс, и замершей Орыськой.

Дарке кажется, что она сидит на красной карусельной лошадке, а та кружится все быстрее и быстрее… до потери сознания.

Зато на «станции» (теперь Дарка уже говорит «дома») ее ждала большая радость: возле тарелки, под куском хлеба, лежало письмо от мамы.

— Даруся! Суп остынет.

Дарка дотронулась пальцами до письма, и они задрожали. Глаза пробежали по строчкам и наполнились слезами.

«Мама… мама… мамочка моя!» — мысленно, успокаивала себя Дарка этим самым теплым из всех слов. Мама своим красивым, спокойным почерком писала обо всем, что делалось дома. Так точно и справедливо, как умела только она одна. Все, что писала мама, было правдой. Ни на йоту преувеличения или недоговоренности. Поэтому каждое мамино слово попадало прямо в сердце. Мама рада, что ее дочка привыкла к новой, городской жизни. Так нужно для Даркиной же пользы. Мамино дитя не должно чувствовать себя одиноким. О нет! Мама всегда мысленно рядом с ней. По вечерам, когда все в доме спят, мама просит Даркиного ангела-хранителя заботиться о ней.

Славочка (это ничего, что вместо мальчика родилась девочка) очень красивая. У нее Даркины светлые глаза и папины черные волосы. О, этот маленький птенчик — большая барыня! Только представьте — ей нужна отдельная комната! Пришлось освободить маленькую бабушкину комнату. Когда-нибудь, когда Славочка подрастет, мама будет одинаково одевать обеих своих девочек, чтобы все люди знали, что они сестрички. Мама от всего сердца хочет только одного — чтобы ее дочки, ее дети всегда жили в согласии и любили друг друга.

Пани Дутку надо слушаться и не привередничать в еде. В жизни следует привыкать к лишениям.

Конечно, бабушка собрала семена лиловых астр… Огорчает маму то, что дочка мало пишет об Орыське. Кто это новая подружка, эта Стефа? Что мама может посоветовать, если она в глаза ее не видела? Одно только мама знает наверняка: нехорошо слишком часто менять подруг. В прошлое воскресенье была свадьба у Марииной Докии. Привет Мартусе мама передала. Нет-нет, если дочка хочет, мама не скажет, что она «поет» в хоре. Встречается ли Дарка с Данком? В школе, верно, учителя не любят, когда ученики ходят с ученицами, даже если они хорошо знакомы, даже когда из одного села, как Дарка и Данко. Пусть и Дарка не делает этого. Успеют наговориться, когда приедут на праздники домой. Хорошо? Штопает ли Дарка чулки? Не износился ли еще черный передничек?

Потом много-много крепких поцелуев. Маминых поцелуев.

— Даруся, суп…

Дарка машинально набрала ложку, но проглотила с трудом, хотя суп был совсем неплохой.

— Я не могу есть… Спасибо.

Хозяйка заволновалась:

— О, опять новости? Почему вы не можете есть? Где вы обедали? Прошу только…

Она, вероятно, хотела сказать «без комедий», но, внимательно посмотрев на Дарку, не закончила.

— Почему вы плачете? Лидка, что случилось?