Ирина Вильде - Совершеннолетние дети

Наконец Ляле надоело сидеть на веранде. Она теребит всех, даже хозяйку дома, и увлекает в сад. Дарка и тут разгадывает ее маневр. Ляля хочет перемолвиться словечком со Стефком, а здесь, на глазах у матери и хитрых сестричек, это невозможно.

По команде Ляли все встают, чтобы выйти в сад, а Стефко хватает кресло и несет его вслед за Лялей.

«Раб!» — глазами говорит Орыська Дарке.

«Раб», — соглашается та.

Очутившись в саду, Ляля превратилась в мотылька: порхала от цветка к цветку, склонялась над ними в грациозных позах, словно выполняя па в менуэте, и, вдыхая аромат, спрашивала название каждого цветка.

Спрашивала даже те названия, которые знала. Стефко ходил за нею, радуясь, что она обращается с этими вопросами к нему.

Неподалеку от клумбы рос одинокий куст благородной белой мальвы. Орыся рассказала, что когда-то там была и беседка. Ляля подбежала к кусту, прижалась лицом к лепесткам и, подняв глаза на Стефка, спросила:

— А как называется этот цветок?

Стефко украдкой взглянул на мать — та в эту минуту задумалась о чем-то — и шепотом ответил:

— Ляля!

Казалось, сестра Данка только и ждала этого слова. Она тотчас закружилась, раскинув руки, припевая: «Ля-ля, ляля!»

Никто, кроме Дарки, не слышал этого короткого диалога и не понял, чему так бурно радуется Ляля.

Все испытывали эстетическое наслаждение, любуясь девушкой, танцующей среди цветов.

Минутой позже Подгорская спросила (возможно, и она слышала ответ Стефка):

— А вы, Ляля, еще не обручились в Вене? Ваша почтенная матушка говорила мне, что есть претендент. Теперь самое время… Вы уже окончили консерваторию…

Дарка взглянула на Стефка — он прикрыл глаза, только губы задергались.

— О, нет, нет! — поспешно запротестовала Ляля, — еще есть время подумать! Был там один такой… Но нет, нет! Ничего из этого не выйдет. Мама просто хотела немного похвастать… Стеф, а как называется этот цветок? Вы понюхайте, понюхайте, я вас прошу! Ну что? Правда, он пахнет вербой? Смешно! Цветок — и пахнет вербой! Ха-ха!

— Идут! — закричала Орыська и побежала навстречу гостям, появившимся в конце дорожки.

Дарка почувствовала, что ноги ее наливаются свинцом. Даже если бы под ней вспыхнуло пламя, девушка не смогла бы сдвинуться с места. Она не смотрела в ту сторону, но и так видела Данка, высокого, светловолосого, самого красивого.

Молодые люди прежде всего поздоровались с хозяйкой, потом с Софией и в последнюю очередь с девушками.

Первым к Дарке подошел Костик. Как она была благодарна ему за это!

Он, смеясь, показал большие зубы:

— Это, братцы, не Дарка, а настоящая домнишора! Тут, поди, не подступись! Что прикажешь делать? И на «вы» переходить не хочется. Ей бы еще годик подрасти… Я думаю, мне, как кальфе [45] Кормчий (рум.). Здесь — главарь среди парней. , будет разрешено называть тебя и впредь по-старому. Не возражаешь?.. А ты, Орыська, чего так побелела? Встреть я тебя в полночь на кладбище, клянусь господом богом, помер бы со страху! А ресницы, девочка моя, что ты с ними сделала? Это, верно, «последняя мода» в Гицах, не так ли?

Пражский подошел к Дарке, поздоровался вежливо, серьезно. Этот ни капельки не изменился, остался таким же квадратным и прыщеватым, как в прошлом году.

— Здравствуй. — Это наконец подошел и Данко. Он то ли случайно, то ли нарочно последним поздоровался с нею.

Дарка, пылавшая, как уши Стефка, протянула Данку горячую, потную руку, и он крепко пожал ее узкой, сухой ладонью.

— Правда, как странно, — заговорил он неестественно громко, — в городе можно прожить год и ни разу не встретиться, а в деревне — вчера приехал, сегодня уже увиделись… Как поживаешь?

«Что он хочет этим сказать? Хочет сказать Орыське, а может быть, и товарищам, что в Черновицах не встречался со мной?»

Дарка с тревогой огляделась: какое впечатление произвели его слова? Она ничего не хотела, только бы он пощадил ее девичью гордость. Боялась, что Костик, пользуясь случаем, выскочит с глупой шуткой на тему: «Эх, любил казак, да покинул девку-чернобровку…» Дарке не хотелось давать этой лисичке Орыське повод для триумфа.

Стараясь подавить тревогу, Дарка весело, хотя и не очень громко, ответила:

— Ты вчера приехал? А я и не знала.

Да, он приехал вчера. Пришлось остаться ради благотворительного концерта в пользу бедных детей.

— Какие дети? Чьи дети? — ни с того ни с сего спросил Уляныч, незаметно появившийся в саду.

— Не знаю. Не интересовался, какие дети… украинские или румынские… Знаю, что бедные.

Уляныч громко вздохнул. Софийка смерила его взглядом и тоже вздохнула. Война между ними не стихала и при посторонних.

Данко снова обратился к Дарке. Он вежливо расспрашивал, как она проводит каникулы, не кажется ли ей Веренчанка скучной после Черновиц, какие у нее планы на дальнейшее.

Своей безупречной, холодной вежливостью он, очевидно, давал понять не только Дарке, но и всем окружающим, что теперь их отношения могут развиваться лишь в таком плане. Из этого легко можно было сделать вывод: все, что было прошлым летом, Данко не то чтобы позабыл, нет, не такая уж он бездушная колода, а просто считает детской игрой, самой обыкновенной «киндер либе» [46] Детская любовь (нем.). . Но опасения Дарки были преждевременны. Данко был слишком хорошо воспитан, чтобы вести себя с нею как с «покинутой». Их встреча прошла так, как хотелось Дарке, — никто не заметил, как Данко охладел к ней. А может быть, кое-кто и заметил, но счел не стоящей внимания чепухой.

Это только мы сами глядим на собственные дела сквозь лупу, а для остальных и мы сами, и наши дела — не крупнее муравья.

Все пляшут под Лялину дудку: что ее милости угодно, тому и быть.

Прежде всего она захотела организовать клуб. Как же это так? В Гицах есть клуб, в Вене есть, а в Веренчанке нет?

Итак, по Лялиному повелению в Веренчанке появился клуб. Юноши по ее приказу вынесли из одного класса часть парт (школа в Веренчанке, — а это бывает редко, — каменная, крытая железом), Ляля притащила из директорской квартиры картинки, вышитые полотенца, и по ее указанию Стефко развесил их по стенам. Комната сразу утратила казенный вид. Ляля приказала соорудить из бутылок вазы для цветов. Живые цветы придали комнате еще более уютный вид. Ляля вырезала из розовой бумаги (в этом она оказалась в самом деле непревзойденной мастерицей) витражи на окна, потолок разукрасили гирляндами дикого винограда, кто-то принес шахматы, Данко — скрипку, и клуб был готов.

Раз есть клуб, можно создать и театр. А устроить театр Ляле хотелось до чертиков. Это было единственным стимулом для ежедневных сборищ.

Теперь Ляле понадобилась пьеса, в которой могли принять участие все, все без исключения. А так как она не знала ни одной украинской пьесы, то дело это было передано (по старой традиции) Дмитру Улянычу.