Ирина Вильде - Совершеннолетние дети

Пьеса — чистый апофеоз любви. К тому же действие ее относится к началу прошлого столетия, и поэтому в ней не может быть даже намека на отрыв Северной Буковины от Румынского королевства и присоединение ее к Советскому Союзу.

Окончательный текст письма был зачитан на общем собрании клуба и принят без поправок, единогласно было решено, что к этому меморандуму нельзя ни слова добавить и ни слова вычеркнуть в нем нельзя.

Теперь всех интересовало одно: как сигуранца выйдет из глупого положения? Ведь признаться, что они совсем не читали пьесу, значит окончательно скомпрометировать себя. А сигуранца, как известно, во всех случаях «права»! Что они теперь запоют?

Настроение у «братии» не падало. Наоборот, все ходили потирая руки, злорадствуя. Подготовка к спектаклю не прекращалась: девушки шили шаровары, Уляныч трудился над декорациями.

Ответ пришел сравнительно быстро. Теперь «братия» могла убедиться, что в сигуранце «на украинских делах» сидят не дурачки, как казалось кое-кому. Оказывается, они не только прочитали пьесу, но вычитали в ней то, что там не написано и что хотели скрыть от них авторы письма. В протесте сказано, что это инсценировка старой поэмы, но не указано, кто ее автор. Сигуранца поможет актерам и напомнит, что пьеса — переработка поэмы Тараса Шевченко «Невольник». А существует закон, запрещающий обнародовать все без исключения произведения Шевченко. И тут же маленькая, частного порядка, приписка: дабы не вводить в обман уважаемых инициаторов спектакля, сигуранца сообщает, что в исключительных случаях, по специальному решению, допускается общественный просмотр некоторых произведений упомянутого автора, но только на территории города Черновицы, а в деревнях — ни в коем случае и ни под каким видом. И еще одно: в письме сказано, что пьеса из казачьей жизни. А так как казаки на Буковине никогда не жили, а селились на днепровских островах, сигуранца считает, что пьеса из казацкой жизни направит мысли буковинских крестьян на Приднепровскую Украину, посеет в головах сомнение об их румынском происхождении. В дополнение казаки еще грабили и убивали помещиков. И показывать их со сцены опасно, это может привести к нежелательному социальному движению на селе.

Иногда радость бывает так велика, что переходит в слезы, в данном случае возмущение и гнев были так велики, что вылились в смех.

Все, за исключением сестер Подгорских, высказались за то, чтобы не отступать, а бороться с сигуранцей до победного конца!

Уляныч лично поедет в Заставную и поговорит с ними «по-умному». Нигде — ни в афишах, ни в тексте — не указано, что пьеса написана по мотивам поэмы Шевченко, почему же она должна подпасть под закон, запрещающий ставить произведения поэта?

Было и другое предложение, — между прочим, его горячо поддерживал папа, — откупиться от этих собак «бакшишем», но Уляныч выступил против.

Папу удивила его принципиальность в этом вопросе:

— Странно, странно! Вы же приехали из краев, где за взятку можно купить родного отца…

— Именно поэтому и не терплю взяток, — коротко ответил Уляныч.

Впрочем, в Заставную поехал не он, а Костик. Уляныча, как он сам потом рассказал отцу, тесть вызвал в кабинет и заявил, что с него уже хватит этих забав. Побаловался на каникулах — и достаточно!

Его преподобие предупредили в сигуранце, что зятек его ведет себя не так, как требуется.

— Так у вас есть связи с сигуранцей? — спросил Дмитро, на что тесть многозначительно ответил:

— У меня есть семья. Да и кое-кому не вредно помнить, что он тоже не вольная птица. У тебя на иждивении жена и скоро будет ребенок. Я, — прибавил он, по привычке поглаживая русую бороду, — выдавал дочь за солидного, обеспеченного человека, а не за безответственного фантазера. Прошу тебя больше не вмешиваться в те дела…

И Уляныч официально перестал вмешиваться в дела клуба. Вот почему «братия» решила послать в сигуранцу Костика. Шутили, что раз в жизни выпал ему случай сыграть влюбленного — и такая неудача!

Вначале Костик равнодушно относился к насмешкам друзей. Но когда Уляныч и Пражский расписали, какие он понесет моральные потери, не выступив в роли влюбленного, Костик так разошелся, что его пришлось сдерживать. Он грозил, что выбьет окна в сигуранце, если они не дадут визы. Впрочем, и окна в примарии остались целы, и разрешения Костик не привез.

Сигуранца, правда, позволила ставить пьесу, но с условием, что действующие лица будут выступать в форме румынских пограничников.

Понятно, Костик изо всех сил старался доказать всю нелепость такого предложения. Во-первых, для этого надо перевести действие в наши дни и, следовательно, выбросить такие слова, как «казак», «турок», «Сечь», да и вообще изменить всю сюжетную структуру, — иными словами, зарезать пьесу.

— Все можно, — уверяли его в сигуранце, — село такое темное, что все равно ничего не поймет, а вот если местная интеллигенция выступит в мундирах пограничников, это будет иметь далеко идущее политико-воспитательное значение.

А во-вторых, почему господа студенты так настаивают на своем? Разве им не все равно, что играть? Они ведь не профессиональные актеры.

— Да, — пересказывал свой ответ Костик, — мы не артисты, но и не клоуны.

— В таком случае сигуранца может предложить перевод румынской высокопатриотической пьесы. И это не нравится господам студентам? Вот лучшее доказательство их «аполитичной» деятельности в клубе. Шовинистическая украинская пьеса — заметьте! — им очень нравится, а высокоморальная, воспитательная, патриотическая пьеса румынского автора не устраивает. О ней они и слышать не хотят. Хорошо, запомним это!

Папа, вместе со всеми ожидавший возвращения Костика из Заставной, услышав ответ, огорчился. Дарка понимала его. Дело было даже не в пьесе, угнетал сам факт бесправия, произвол сигуранцы, которая могла вмешиваться в любую область общественной жизни. Он сокрушался не о. погребенной пьесе, а о «знамении времени», к тому же каникулы близились к концу, и где-то уже собирался в Веренчанку Манилу.

Кончались каникулы, кончалось и лето. Чувствовали это не только ученики, которым родители уже снимали с чердаков чемоданы, но и птицы. Летали они теперь стаями, возбужденные, занятые сборами в дальнюю дорогу. Опустевшие поля наводили грусть, и ни кристальная голубизна неба, ни чистый, звонкий воздух не в силах были развеять тоску, плывшую над жнивьем вместе с «бабьим летом». По утрам и вечерам было уже холодно. Дикий виноград, предчувствуя близкий конец, наливался багрянцем, и алые пятна на фоне желтеющих листьев только усиливали гамму осенних тонов. Лишь кукуруза еще стояла в полях и на огородах. Ободранная ветрами, поблекшая от дождей, она громко шелестела сухими, жесткими листьями. И это тоже был один из голосов осеннего хора природы. Время, вопреки физическому закону, бежало не равномерно, а с удвоенной и даже утроенной скоростью.