Джеймс Планкетт - Полкроны

Украсть полкроны - смертный это грех или простительный? Грех считается смертным при трех условиях: 1) человек совершает тяжкий проступок, 2) он прекрасно сознает, что делает, 3) он не испытывает угрызений совести. Конечно, украсть у бедняка - это смертный грех, но украсть у богача - это уже грех простительный, все зависит от того, насколько тяжка содеянная несправедливость. Впрочем, смертный, простительный - какая разница? Он уже бывал нечист на руку, и эти грехи всегда были смертными и убивающими душу, к тому же со дня последней исповеди прошло уже восемь месяцев. Машинально он чуть не произнес: "Каюсь во всех своих грехах". Когда в полутемной церкви священник закрывал дверь на задвижку, он не спрашивал: "О чем это ты задумался?", он говорил: "Ну, сын мой". Язык прилипал к гортани, от стыда лицо заливал пот, но приходилось выкладывать все начистоту. Если тебя поймали с поличным, значит, ты (не очень приятное слово) - вор.

Монетка упала и покатилась прямо к нему. Майкл не спускал с нее глаз. Сверкая на солнце, монетка по дуге подкатывалась к нему слева. Майкл осторожно вытянул ногу и остановил ее. Потом быстро взглянул на старика, но тот продолжал дремать. Тогда Майкл нагнулся и поднял монету.

- Уходи, - прошептал он девочке, когда та подошла. - Проваливай.

На ее мордашке застыл вопрос. Вот бы сейчас по этой мордашке ногой! Но ее изумление испугало Майкла. Едва девочка заплакала, как он вскочил и сказал:

- Не плачь. Сейчас поищем в траве.

Когда к ним подошел старик, Майкл усердно обшаривал бордюр.

- Бедняжка, - сказал старик. - Да что случилось?

- Она потеряла монетку. Кажется, укатилась сюда.

Они искали довольно долго. Майкл все время отворачивался от старика. В груди громко стучало сердце. Он боялся, что старик заметит, как оно бьется о ребра, как кровь пульсирует на шее, услышит, как оно кричит: "Вор! Вор!" так громко, что не услышать нельзя. Девочка снова захныкала, и старик успокоил ее, обещав купить мороженое. А монету придется оставить для подметальщика, сказал он Майклу. "Что с возу упало, то пропало", - грустно, но вполне добродушно заключил он, уходя.

Наконец старик с девочкой скрылись из виду, и Майкл уселся на скамью. Он понятия не имел, который час, надо было спросить этого старого дурака, пока он не ушел. Они направились к вокзалу, но Майкл не решился идти туда не хватало еще раз на них наткнуться. Пожалуй, старику... еще " захочется поболтать. Где он живет? Ходит ли в школу? Что собирается делать дальше? Парню, начинающему жизнь, найти подходящую работу нелегко. Майкл будет мямлить, заикаться. Попробуй ответить внятно на эти вопросы! Их задают просто из любезности, но у Майкла все винтики в голове тотчас разлаживаются, начинают хаотически звякать, греметь и отказываются работать. Он никогда не мог найти ответов. И боялся, что если старик заговорит с ним, он выпалит ему напрямик: "Я забрал ваши полкроны и назад не отдам. Делайте что хотите". Поэтому он проторчал в парке еще полчаса, а потом пошел в другую сторону, решив добраться до вокзала окольным путем. Прошел мимо университета, где Марк скоро начнет учиться на врача. Марк всегда при деньгах. Ему никогда не придется прикрывать ногой полкроны, оброненные ребенком в городском парке.

На улице было так тихо, что он слышал эхо собственных шагов, да и сами дома, казалось, мирно спали. В воздухе висела залитая солнцем тишина, пахло пылью. Он подумал о прохладном море, об Энн Фокс в красном купальнике - как она поднимает свои округлые руки и с них блестками стекает прохладная вода. Вот она в ситцевом платье, сгибая точеные колени, взбирается на вершину холма, и от нее веет морем. Найти их будет не просто. Вершина холма заросла папоротником - валяйся где хочешь. Может, она там вместе с Дорганом? Придется все облазить.

Майкл быстро зашагал по ступенькам, хотя понимал: раньше, чем указано в расписании, поезд все равно не уйдет, и встречу с Энн не ускоришь. Но, поднявшись наверх, он остановился как вкопанный. Из помещения кассы, держа за руку девочку, выходил старик. Девочка хотела взять у него билеты. Вина и страх непреодолимым барьером стояли на его пути. Повинуясь инстинкту, Майкл сразу повернулся и зашагал прочь. На углу парка он прислонился к колонне, на которой некогда крепилась декоративная цепь, огораживавшая тротуар, и простоял так довольно долго. Майкл знал, что уже седьмой час, потому что появилось много людей на велосипедах, к тому же он чувствовал пустоту в желудке. Зря он не стал обедать. Майкл смотрел в небо - золотистое и спокойное, с редкими облаками, - и вдруг рядом с ним оказалась мать. Она ходила по магазинам и сейчас толкала перед собой, коляску с сестрой. Конечно же, это мать! Но Майкл едва кивнул ей. Пусть видит, какой он несчастный. Пусть знает, что ему негде приткнуться, кроме как на углу улицы, что ему некуда смотреть, кроме неба. Ей это будет тяжело, и поделом. Раньше Майкл любил родителей. Когда он был маленький, пока не появились другие дети, на этом самом углу они с матерью часто ждали отца, с собой у них была фляжка с чаем, бутерброды и горячие булочки с изюмом. Обычно они шли в парк, садились на траву и устраивали пикник. Но сейчас он их ненавидел. Ему не о чем было с ними говорить. Он их ненавидел уже давно, но они не хотели это замечать. Мать стояла и ждала. Потом сказала:

- О чем это ты задумался, Майкл?

Энн Фокс вчера сказала то же самое, а сейчас она валяется в зарослях папоротника с Дорганом. Майкл надулся и ничего не ответил. Чуть погодя мать окликнула его, уже более настойчиво:

- Майкл!

Он что-то буркнул в ответ и дернул плечами.

- Сестренка заболела, - начала она, снова пытаясь умиротворить его, смягчить, растопить лед между ними. - Я, наверное, вечером никуда не пойду. Можешь сходить в кино вместо меня. Помирись с отцом за чаем и пойдите вместе.

- Чего это я буду с ним мириться? - спросил он. - Ну вас всех!

Она робко сказала:

- Не очень-то вежливо ты говорил с отцом за обедом.

- А он что, говорил вежливо?

Тут Майкл посмотрел на нее и, пораженный, увидел слезы в ее глазах. Но она отвернулась и пошла. Он поплелся следом, не желая идти рядом с ней. Голодный и несчастный, он глядел на приземистую колокольню методистской церкви, на небо - как море на картинках, - усеянное барашками облачков. В море купаются прелестные, стройные девушки. И ноги у них точеные, стройные и красивые. Он перевел взгляд на ноги матери. Какие худые! На матери были дешевые, немодные шерстяные чулки желтоватого цвета, сморщившиеся на икрах, штопаные-перештопаные, растянутые. Один край подола висел над ними чуть ниже другого. Он смотрел, как медленно, едва передвигая ноги, идет мать. Кажется, никогда раньше он не замечал, какие у нее ноги. Сейчас его словно громом поразило. К горлу подступил ком. Надо сказать что-то грубое, иначе как защититься от этой неожиданно нахлынувшей боли? Худая фигура матери маячила впереди, руки толкали коляску.