Федор Кнорре - Без игры

Выбросившись плашмя из опрокидывающейся машины, Инспектор получил вдогонку этот удар, так плохо удавшийся мужику, сидевшему на заднем сиденье. Удачнее у него и не могло получиться, с такой силой его отбросило на сумасшедшем завороте силой инерции, когда машина врезалась в сугроб, почти перевернулась и застряла, лежа на боку с крутящимся в воздухе передним колесом.

Трое пассажиров такси почти на четвереньках выползли из сильно накренившейся кабины и один за другим соскочили на землю, щурясь и отворачиваясь от ослепительного света сильных фар только что взвизгнувшего тормозами автомобиля.

— Пострадавшие есть? — из неясной темной мглы, скрывавшей все, что было за фарами. Голос слышался лениво-безучастный.

— Мы просто опомниться не можем! — сейчас же откликнулся совсем мальчишеский, с истерической дрожью, голос длиннолицего. — Водитель оказался в нетрезвом состоянии или припадочный... Представляете? Ехал-ехал, и вдруг пожалуйста!

— Составим акт... — равнодушно проговорил человек в милицейской форме, выступая на порог света. — Документы есть?

— Как это странно! Мы же в гостях были, зачем нам документы? Вы запишите наши адреса.

— Ни у кого нет документов? Тогда придется проехать в отделение.

— Вы с таксиста спрашивайте! А мы-то при чем?

Еще две фигуры выдвинулись в полосу света, неторопливо подошли поближе.

— Вот пристали, честное слово, — вдруг усмехнулся мужик с заднего сиденья и скучающе зевнул. — Документы, документы... Ну, есть документ, — и протянул паспорт.

— Ну вот, это другое дело, — одобрительно заметил человек в форме и развернул паспортную книжечку, но смотреть не стал, только держал развернутой в левой руке. За его плечом зажегся сильный ручной фонарик и уперся прямо в раскрытые листки паспорта.

— Иванов... — спокойно прочел голос, невнятно стал читать дальше и вдруг как выстрелил голосом: — Вы Иванов? Иванов!

И тут вдруг Иванов быстрым кошачьим движением сунул руку за борт пиджака под пальто, но тут же с натужным, нутряным стоном выдернул ее обратно и упал на колени.

Двое других — шофер и женственный юноша — не оказали никакого сопротивления, только что-то быстро говорили, даже когда на снегу уже валялись вытряхнутые из их карманов обрезок железного прута и сразу же свившаяся кольцами блестящая струна.

Случайное такси, порожняком возвращавшееся в парк, едва не выскочило на тротуар, так загляделся водитель на эту ярко освещенную картинку, возникшую перед ним в темном глухом переулке на далекой окраине.

— Нет, нет! По сто! И крышка! — решительно скомандовал Дымков официантке и ладонью сделал движение над рюмкой, как будто отсекая льющуюся в нее струю.

— Еще пятьсот, — упрямо повторил Андрей.

— По сто грамм!

Официантка не в первый раз слышала подобные препирательства.

— Ну так как же? Двести или графинчик? — потом она улыбнулась Андрею, но послушалась Дымкова. Так ей показалось спокойнее.

— Чивой-то ты уж больно завихряешься. Гдей-то тебя заклинило, и ты никак с мертвой точки не сдвинешься.

— Я сейчас ей позвоню.

— Тогда уж лучше выпей. Из трактира звонить? Какой разговор может образоваться, когда на нее из трубки сразу сивухой понесет?

— Чего же ты мне не даешь выпить?

— Я за тебя перед твоей сестрой отвечаю. — Дымков сделал строгое лицо, надулся и постучал пальцем по краю столика. Оба расхохотались.

— Вот и женись на ней. За нее и отвечай!

— За нее? Пожалуй, не возьмусь.

— Махнуть бы опять куда-нибудь в плавание! Годика чтобы на три, а?

— Нечего тебе махать.

— Это еще почему? Что я, хуже других?

— И сам знаешь, что не пойдешь. Зачем тебе понесет? Я вот пойду. И с легким сердцем. Профессия у меня — море. А ты как? В виде любителя? Это глупость — любительничать.

— Я пойду позвоню. Пан или пропал.

— Бутан или пропан. Будешь болван, если позвонишь.

— Мне надоело мучиться, если хочешь знать.

— Мучение твое в тебе сидит, а не в ней. Пожалуйста, я тебе объясню, если сумею. Ты слушать можешь? Можешь. Так. Может быть, вы даже помиритесь. Ты надаваешь ей самых приятных клятв, — это я не знаю, я не составитель телескопов! Но лучше бы для вас обоих — пускай бы ничего этого не было.

— Это почему такой телескоп, папаша? Откуда такой идиотский прогноз? Ты не знаешь, что во мне делается! С ней я совсем другой человек, понял ты, мудрило-мученик?

— Нет, ты тот самый, никакой ты не другой. Да ты вот сейчас на этом месте топтался в виде танцевания с посторонней бабкой.

— С рыжей? Да я уже и забыл! Нашел тоже! Или она не рыжая? Ну и что, ну, станцевал?

— Да совершенно ничего... Все пляшут, все смотрят и тискаются, все... Однако у тебя, брат, подход... ну, как объяснить? Вроде как у людоеда. Он встретит человека и сейчас прикидывает, сколько из того говядины получится. Так ты не с точки говядины, а с кобелячьей точки. Ни одну не пропустишь, взвесишь, определишь сорт, годится ли, и так далее...

— Как будто ты сам...

— Верно — правильно. Ничего тут нет. Да только ты весь тут, тебе уже не остановиться.

— Ты что-нибудь знаешь? Узнал?

— Откуда?

— Может, от Зинки? Хотя она, по-моему, ничего определенного сама не знает. Но догадливая, гадючка... Нет, ты ничего не можешь знать... Предположим, ты определил кое-что... Отчего же я тогда мучаюсь, если я такой, как ты меня изображаешь? Притворяюсь я, что ли?

— Так ты же хороший очень парень. Стал бы я с тобой водиться в противном случае. Вот от этого и мучаешься. Чего тебе притворяться? Передо мной-то? Я сам вижу, говорю тебе: лучше обрежь... Не годитесь вы в пару. Где ты меряешь километрами — она сантиметрами, где ты метрами — она миллиметрами. Счет у вас разный.

— А вот я позвоню.

— Не держу. Может, и лучше.

Твердой походкой, пробираясь зигзагами между шумных столиков второсортного ресторана, он добрался до вестибюля к автомату.

— Да, да! — очень быстро, видимо наготове, дожидавшаяся звонка, ответила Юлия.

— Ты мне разрешила звонить. Ничего, а? — совсем трезвым голосом произнес Андрей и вдруг представил себе Юлию у телефона и улыбнулся от нежности. Она молчала. — Мне очень плохо, Юленька.

— Что-нибудь случилось?

— Ты считаешь меня негодяем. Это твое право... А ты думаешь, негодяям хорошо живется на свете? Нет, им очень плохо. Очень, очень...

Ему вдруг так жалко стало себя, что защипало в носу от слез, подступивших к глазам. Что-то сдвинулось и замутилось в его сознании, он спутался и выговорил совершенно нелепое:

— Ты долго еще будешь меня мучить!.. — почти тут же понял, что сказал что-то не то, но было уже поздно.

— Не надо, пожалуйста, ко мне звонить, когда ты выпил.

Он стоял с мертвой трубкой в руке и, медленно поворачивая голову, с отвращением разглядывал жалкие затертые украшеньица дешевого вестибюльчика, не совсем понимая, как это он сюда попал.