Федор Кнорре - Без игры

Как ни странно, бутылка действительно оказалась именно там и, как ни поразительно, виски осталось ровно столько, сколько он не допил в последний раз. Он взял бутылку, пригляделся, повертывая ее на столе перед собой.

— Действительно, шотландское! — Хм, миллиметр в миллиметр, капля в каплю, никто в его отсутствие не притрагивался. Она тотчас насторожилась, а он из жалости смазал насмешку. — А ты, Соня, потихоньку клюкать начала?

Она с жалким самодовольством усмехнулась. С развязным и равнодушным видом она сидела, поджав под себя ногу, глаз от него не могла оторвать, стараясь нагловато щуриться, бедная, до смерти обрадованная, без памяти влюбленная. Видно было, как трудно ей это давалось: все время держать себя на коротком поводу.

Он отшвырнул пиджак и взял ее за плечи, не то обнимая, не то мешая ей прижаться к нему слишком близко, и она, потеряв голову, кинулась целовать его ниже плеча, куда могла только дотянуться.

Когда он уходил, глаза у нее были какие-то несчастно-счастливые. Она выглядела почти совсем хорошенькой, и ему вдруг стало нехорошо.

— Лучше бы мне не приходить к тебе, а?

В глазах у нее отразились отчаяние и страх. Она сама это чувствовала, поспешила отвернуться и стала шарить у себя за спиной по столику, никак не могла нащупать пачку сигарет, как слепая, ткнулась пальцами в пепельницу, наконец схватила и стиснула в кулаке пачку.

— Да что ты! — ей почти удалось усмехнуться. — Заходи всегда, когда захочется. — Это у нее очень хорошо получилось, только зря она повторила, это «заходи» во второй раз прозвучало очень плохо, почти как мольба. Мужчины этого, кажется, не выносят.

Он ушел, пробыв у нее часа полтора, просто потому, что знал: всегда надо уходить, хотя идти ему было некуда.

Уже сидя в троллейбусе, он глянул через стекло и вспомнил, что в этом районе где-то поблизости живет Тоня.

Так он у нее и очутился. Ему даже смешно стало, что он оказался у Тоньки. Он был уже порядочно выпивши, когда добрался до нее.

Главное ее очарование заключалось именно в том, что с ней можно было не стесняться. Например, что он явился пьяный, ее только забавляло. Настоящий мужчина и должен быть выпивши! Она работала в какой-то торговой сети. Не у прилавка, конечно. Как всегда, вмиг набросала на стол великолепную закуску, импортную водку, они чокнулись стопочками, и она хохотала все время от радости, но разом стала сумрачно-серьезной, когда он встал из-за стола и, дернув за руку, небрежно притянул ее к себе. Шутки кончились, и она хотела ему показать, что она это понимает.

Замирающим, страстным шепотом она выдохнула:

— Что ты со мной делаешь!..

Он чуть не расхохотался. Откуда она успела такого набраться. Давно ли это у нее называлось просто: «побаловаться», а теперь вон какие жестокие романсы пошли.

— Пока ничего не делаю, — и, глядя близко ей прямо в лицо, холодно и отчетливо договорил, называя своими именами все, что собирался делать. И с интересом смотрел, что будет?

— Какой ты ужасный! — в восторге, как от испуга, она прижалась к нему так, что он пошатнулся.

— Ой, это красный диван! — дурашливо сбрендил он, даже для самого себя неожиданно. — Это мой комплекс. Я не могу...

— Чего, чего, чего?

— Я импотент.

— Чего, чего? Это ты-то?

— Красные, собственно, плюшевые красные диваны действуют на меня как на быка, только наоборот.

— Фу, трепач, чуть меня не напугал, — облегченно хохотнула Тоня и простецким движением облапила его за шею.

Пьяная муть совсем захлестнула его, накрыла с головой, ему показалось, что его стошнит, но все обошлось. Часа через два он проснулся с одним желанием — не просыпаться. Шатаясь, он почти ползком добрался до телефона, несколько раз крутанул диск. Невнятно, туго ворочая языком, тоскливо промычал:

— Неужели ты можешь так думать?.. Это обо мне? Да?

Трубку он, к счастью, позабыл снять.

В доме все было полно ожиданием. Для всех троих ожидание было таким же ощутимым, как если бы квартиру залила вода, а они старались не говорить о ней, чувствуя, как она уже заливает им колени.

Поэтому и на часы старались смотреть пореже. Оставалось полтора часа, потом час десять минут, а теперь пятьдесят две минуты до того момента, когда Владимир Семенович погасит сигарету, встанет, лениво потянется: «Ну, что ж, пожалуй, пора. Я съезжу. А вы тут посидите?» — и уедет в клинику. Там положение по-прежнему было какое-то неопределенное. Юлию Юрьевну то собирались отпустить, то не решались. Она страстно ждала своего недолгого отпуска, в доме ее ждали и боялись очень уж уговаривать врачей. Была опасность, что могут возобновиться сильнейшие боли, с которыми в домашних условиях бороться труднее. Юлия Юрьевна уверяла: «Ничего, дома не очень долго, я потерплю», но хотя и сама побаивалась сначала, но со временем все страхи пересилил один страх: упустить счастливый момент, пока еще можно, хоть как-нибудь, да можно очутиться еще раз на свободе, в своем доме, со своими, в своей настоящей жизни. Еще хоть один-единственный раз. На сколько? На какой срок? Этот нелепый вопрос для них не существовал. Не мог существовать. Счастье измерять меркой времени, количеством — бессмысленно, как мерить музыку на вес.

Доверяться телефонному разговору уж казалось им рискованным, вот они с Юлей и Лезвиным собрались, чтобы дождаться результатов поездки в клинику.

— Нет, не люблю я этих детективов. Не выношу я их! — сердито морщась и брезгливо отгоняя от себя табачный дым, вдруг объявил Владимир Семенович.

— Что это ты на детективы взъелся? Бывают ничего, — поддержал разговор Лезвин.

— Да брось ты. Ничего! Позабавиться можно, обнаружен труп пожилого джентльмена, — и пошла игра «хоккей на столе», куда ушел старый слуга, что видела глухая соседка и что слышал слепой сосед, и отпечатки пальцев в брошенной машине, и у племянницы вдруг обнаруживают старинный кинжал в крови, а убила, конечно, не она, и детектив все разоблачает, потому что оказывается все наоборот.

Занимательная игра, и преступник молодец, хотя и бяка, а ловкач, потому что коли он не был ловкий игрок, то и сыщику у слабого противника выиграть чести мало! Ах, как это интересно — быть преступником и сыщиком тоже! Игра! А все это обман. Наша-то работа пахнет кровью, и надо кому-то бороться с любой мерзостью. Вот он как выглядит — настоящий детектив: вонючая грязь, жестокие людские страдания и человеческая кровь в грязи... Такая, понимаешь, игра... Тьфу!..

— А я Конан Дойла с удовольствием читала, — крикнула из кухни Юля. — Собачки светящиеся, бриллианты, и все на извозчиках, даже без телефона, как-то это все безобидно, уютно...

— Давно не брал его... помню, правда, ничего. Это теперь уже как старая сказка... А то что-нибудь новенькое читаешь, прямо инструктаж, как вести себя начинающему преступнику... Черт-те откуда это пошло. С отпечатков пальцев, может быть? Ну, уголовная полиция получила такой способ: определять по отпечаткам. И вот по всем книжонкам пошли трепаться про эти несчастные отпечатки. Инструктаж: надевай, брат преступник, перчатки! И пошли надевать перчатки... Да это что. Помнишь, лет двадцать, нет, больше даже, на Донбассе ограбили шахтерскую кассу в день выдачи получки. Ну, машина, пистолет, на мордах черные маски из чулка. Когда их наконец взяли, кто-то догадался устроить показательный суд. Все. Присудили. И через некоторое время начинаются опять ограбления в разных точках. Машина, пистолет, трое в масках. И с большими перерывами то здесь, то за сто километров. Долго мы с ними возились и наконец определили, нашли где искать и что искать, и до них добрались. Так что же оказалось? Приличные люди, все семейные, с хозяйством, свои домики. Инженер там, штейгер... Они, голубчики, оказывается, на показательном процессе присутствовали, всю технику освоили, как надо действовать, они и соблазнились. Вот тебе готовый детективный инструктаж. Что ж дальше? Взять и изобразить в художественной форме, как и на чем они попались? Нет, уж лучше помолчим, а то опять получится полезное руководство для следующих.