Федор Кнорре - Без игры

— Что делать? Газета выходит каждый день, и мой отдел культуры и искусства должен непрерывно откликаться, пока вы здесь!

— Господи, как я мечтала о таких пирожках. Даже сейчас мне нравится. Роскошные, несбыточные пирожки моего детства... Опять, что произвело на меня самое большое впечатление в вашем городе? Ну, скажите мне сами: что? Я ведь ничего, кроме работы, не видела. Что мне понравилось, а?

— Ну, как я могу сказать? Вот прямо перед нами на холме знаменитый памятник северного зодчества — собор Фрола и Лавра. Вы туда не заглядывали?

— Вам обязательно в сегодняшний номер?.. Хорошо, ну, напишите, что на меня глубокое впечатление произвели фрески... там есть фрески?

— Безусловно, и фрески, и всякие эти...

— Так вот: фрески Фрола, в особенности Фрола. Лавр мне показался несколько суше, традиционнее.

Мимо них невзначай проходили девушки, жадно, мельком стараясь рассмотреть, что там у нее на лице под гримом, пытаясь проникнуть в тайну, как это делается, чтоб выглядеть красивой.

Трое ушкуйников из «Северного сияния» освежились пивом, ободрились и опять схватились спорить, высмеивать друг друга. То и дело просто на спину валились от хохота.

— Лезет еще спориться! Говорю тебе: портрет круглый, овальной формы и в точности подпись.

— И чего, по-твоему, там, в круглой дырке?

— Сухопарая такая. Сама из-под шляпки выглядывает. Вот тебе и Лабазников!

— Лазебников, не Лабазников. Верно. Я через забор ее видал. Здоровая, как теленок!

— А я тебе тетрадку журнала принесу, под нос тебе суну. В шляпке! Бьемся на банку?

— Ну, ты даешь, ну, даешь! Ты сам рассуди!..

— Вот веселье у них там, — издали приглядываясь, спросила у Наборного Осоцкая. — Что это они?

— Да ерунда какая-нибудь. Выпили.

— Слушайте, а это правда, что он сторож?

— Кто? Ваня? — Наборный рассмеялся от удовольствия. — Строго говоря, да, сторож. Мой приятель. Я люблю, когда мне задают такие вопросы. Знаете, на что я похож? Такой громадный шкаф во всю стену. С ящиками и ящичками. И там все про всех. Даты в записных книжках, а все остальное хранится в этом лысом вместилище, — он многозначительно и деликатно, как в дверь высокого начальника, постучал косточкой согнутого пальца себя по виску. — Тынов? Иван Федорович? Пожалуйста. Вам полностью или кратко?

— Ну, как хотите.

— Работает лесником, второй год... виноват, скоро уже два года. Характер вредный, но исключительно только для самого себя. Вообще мы с ним приятели — я уже говорил. Нездешний, но это уж из большого ящика. Тут пользуется некоторой популярностью среди местного населения тем, что палец финотделу поломал. Про это расшифровать?

— Зачем палец?

— Собственно, из-за кабаненка. Фин, в смысле финотдельский начальник, в неположенный срок подстрелил кабанчика. Естественно, все это в лесу — и никто не видел, как оно произошло. А произошла некоторая потасовка, при которой у фина поломался палец, и он уже подал было в суд на Тынова, что тот хулигански превысил, набросился, и кабанчика никакого не было, поскольку тот действительно убежал с места происшествия. Подраненного кабанчика, впрочем, впоследствии обнаружили. Но остался до глубины души оскорбленный начальник и учинивший самочинную расправу, недозволенно превысивший, лесник. Пальца, конечно, жалко, хотя он после ремонта только кривоватый остался, но самолюбие начальника находилось в болезненно тяжелом состоянии. Инфаркт самолюбия. Понимаете, у всяких Шекспиров мы наблюдаем какое-нибудь несмываемое оскорбление и жгучую жажду мести, а в районном масштабе это все тоже бывает, только без факелов и тыканья шпагами... а все равно кипит... кипит... Ну, следствие, да... я забыл сказать. Фин-то ведь произвел выстрел из второго ствола. Непроизвольно, или в воздух, или Тынов сам в себя произвел выстрел, вырывая ружье, но след на полушубке был налицо. Тынов утверждает, что фин кричал ему «не подходи!» и наставил ружье, а Тынов подошел и вырвал ружье у него из рук, причем оно произвело выстрел. А фин, конечно, утверждает, что лесник выскочил и набросился на него из-за куста, когда он просто себе шел и шел в раздумье по лесной чаще, а ружье держал, как все люди держат. Ну, пускай кабаненок, так это что? Штраф, и только. А пальцы ломать не положено, верно? И тут все испортил следователь Севастьянов. Такой, понимаете, Шерлок Холмс. Он что? Он двух охотников, очень опытных, призвал и произвел при их помощи следственный эксперимент... даже краской как-то пальцы им мазал и доказал как дважды два, что именно такой перелом пальца может произойти исключительно в тот самый момент, когда у тебя ружье из рук, и именно на левую сторону, выкручивают, а палец в скрюченном виде нажимает на спусковой крючок, то есть как раз с целью произведения выстрела, в таком неудобном положении. А Тынов так в точности преспокойно и докладывал: когда он на фина пошел, тот поднял на него ружье и палец держал на спуске. Такой следователь этот Севастьянов дотошный, настырный! Накатал заключение, и дело о превышении лопнуло... Ивану просто по-дружески объяснили, что людей ломать все-таки не надо, гораздо культурнее оформить актом, и я ему говорю: «Что ж ты, нелепая личность, на ружье-то попер?» Он только плечами пожимает. Я опять к нему. Так знаете, что он мне в конце концов ответил? «А мне, говорит, интересно было посмотреть, посмеет он выстрелить или нет?» Видали такого?

— Правда, это странное объяснение. Так он в него не выстрелил?

— Фактически, вероятно, нет. Это когда у него из рук выкручивали, тот, может, нехотя надавил. Скорей всего, именно непроизвольно. Ну зачем ему связываться с таким делом, он начальник фино, а не злодей. Престиж — другое дело. А убивать разве он будет...

Пока Наборный рассказывал, она слушала с рассеянным видом, но очень внимательно, и все время, не отрываясь, смотрела на Тынова, который все лежал поодаль на траве, опираясь на локоть. Он нарочно отошел в сторонку, лег и уставился в землю, прекрасно продолжая видеть самого себя, какой он красавец валяется тут среди белого дня на затоптанной траве, без кафтана. И рубаха на нем мятая, желтоватая, собственной стирки. И все-таки, вероятно, каким-то образом он почти все время не терял из виду Осоцкую с Наборным, потому что вдруг заметил, куда она, чуть повернув голову, посмотрела. Он покосился по направлению ее взгляда. От грузовичка с выездным буфетом шла Дуся, как-то торжествующе и весело помахивая бутылкой пива. Она ступала легко по неудобному косогору, обходила лежащих, со смехом отдергивала бутылку от тянувшихся за ней рук. Он невольно издали отметил еще раз, до чего короткий на ней халатик, да и после того, как она подошла и присела около него на корточки, халатик длиннее не сделался.