Владимир Крупин - Боковой Ветер

Еще из учителей помнился, конечно, Колька Палкин, да простит мне Николай Павлович, наш физрук. Он был молод, имел громкий голос, но не наказывал. И давно бы мы у него распустились, если бы не его и наша любовь к лыжам. Он выбирал крутые до безрассудства спуски со склонов оврага, скатывался первый, кувыркался в снегу, вставал, отряхивался и орал: «По одному справа, пошел! Только попробуйте мне лыжи сломать! Только попробуйте! Пошел! Кто там испугался? Ну-ка столкните его! Пошел!» На склонах положе мы делали трамплины-нырки. Укладывали охапки еловых веток, прихлопывали снегом. И потом — кто дальше прыгнет. Средний уровень был отличным, но уже к исходу урока мы одним местом, которое в прыжках с трамплина ни к чему, выбивали в снегу яму, в которую менее средний уровень втыкался головой.

А химия? Незабвенный Павел Иванович. В очках стоит за демонстрационным столом, берет в руки пробирку с желтой жидкостью.

— Итак, берем в левую руку, я реально, а вы мысленно, пробирку с раствором…

— Не надо! — кричали мы.

— Опыт, — отвечал на это Павел Иванович, — и еще раз опыт, и еще раз опыт. А в правую руку раствор соляной кислоты. Теперь…

— Не надо!!

— Надо!! Теперь осторожно содержимое правой пробирки сливаем в левую.

Раздавался взрыв, белая завеса скрывала стол и классную доску. Из-за стола, как сдвоенный перископ, показывались очки.

— Вы видели что-нибудь подобное? — спрашивал Павел Иванович.

— Нет!

— Я тоже не видел. Запишем формулу….

— Не надо.

Изо всех формул органической химии мы с ходу запомнили только формулу спирта. Из неорганической — коррозию.

Меня коррозия вообще защитила от химии. Узнав, что я занимаюсь в тракторном кружке, Павел Иванович спрашивал меня о ней три года.

— О чем мы сегодня узнаем? — спрашивал он.

— О коррозии! — кричал к асс.

— Почему?

— Она приносит вред народному хозяйству!

— Итак-с, кого же мы спросим? А спросим мы человека, который на практике познал неотвратимость коррозии металлов и пути борьбы с ней…

Все захлопывали учебники, я безропотно вставал и шел к доске зарабатывать пятерку.

На экзамене на аттестат зрелости, однако, мне достались гранулированные удобрения, и хотя Павел Иванович задал дополнительный вопрос о вреде коррозии, это не спасло.

Когда дети спрашивают меня, как же я учился, отвечаю: «У меня в аттестате одна четверка». И дети, конечно, думают, что остальные пятерки. Нет, дети, остальные тройки.

Недолго преподавала, но запомнилась историчка Маргарита Михайловна. Рассказывая, особенно о войнах (если изучать историю по учебнику, то будет такое впечатление, что вся история есть история непрерывных войн), — расcказывая о войнах, особенно Средней и Малой Азин, Маргарита Михайловна входила в такой раж, что ломала указки… Мы несли повинность — приносить в школу новые. Тесали их из поленьев, и они разлетались вдребезги и отбрасывались к печке на растопку. Однажды, сговорясь, мы сделали указки из вереска. И вот — урок.

— Дрались-бились, дрались-бились, — говорила учительница раскаляясь и ударяя по столу и передней парте, на которой на уроках истории никто не сидел, — Дрались-бились, и наконец — победа! — Удар по столу. — Чья? — Еще удар. Указке хоть бы что. — Чья победа? — закричала Маргарита Михайловна, сгибая указку через колено.

Указка гнулась, но не ломалась. О другое колено. Указка, в отличие от учительницы, стерпела. Отшвырнув указку, Маргарита Михайловна ушла.

Литературу в старших классах вела Ида Ивановна, приезжая из Кирова. Всегда зябла, стояла в белом платке у печки. Я очень любил Иду Ивановну, хотя и дичился и даже остался на осень по литературе в девятом классе. Именно Иде Ивановне я осмелился сказать о своей мечте. Зимой, в метель, я подкараулил ее выход из школы, догнал и открылся. Она засмеялась: «Мне тоже говорили, что я буду журналисткой или артисткой, а вот видишь, сижу в вашей Кильмези».

Сейчас напоследок я побывал у школы. Березы, которые мы сажали, были огромными, выше старых школьных крыш.

Где проходили трассы школьной лыжни, была дорога на луга, за ягодами, в ветлечебницу, на бойню.

На луга мы ходили прямушкой, через огромные поля высокой ржи. Выше роста человека. Идешь, и колосья хлещут по лицу, можно, отойдя в сторону, заблудиться.

Здесь были клумбы с цветами, которые летом стали засыхать, и мы сами прибежали их рыхлить и поливать.

Смешно, но с этого начались сельские уличные пионеротряды. Нас даже наградили поездкой в Ижевск, и я впервые в жизни увидел город и железную дорогу. В Ижевске больше всего поразило то, что люди купались за деньги. Я не пошел, зато, и это всегда вспоминала мама, привез связку сушек. В этом я поступил как отец: он всегда из командировок, экономя командировочные, привозил нам подарки. Лучшим подарком была еда.

Однажды он привез картину — лебеди плавают в озере, а по краям цветы.

Мне всегда больно, когда высмеивают вышивки, герань, картины с лебедями, — разве это мещанство купить на последние рубли картину и осмотреть далекую красоту? Конечно, кисть несовершенна, так дайте тогда каждому по Рафаэлю. А как высмеивали висевших в столовых васнецовских трех богатырей, шишкинских мишек, перовских охотников! И все же — ничего не вышло: копии все улучшаются, и представить в сельской столовой кубистов и супрематистов все же нельзя. А герань«- этот прекрасный, обруганный цветок бедных подоконников? Выжила герань. Что говорить: курочка-ряба могла исчезнуть, не попавши даже в Красную книгу. Оказывается, курочка-ряба может быть рождена, высижена и выхожена только курочкой-рябой, в инкубаторе их не разведешь. А ведь смеялись над темнотой хозяек, тех, кто сажает в самое яйценосное время курицу на яйца, а не берет цыплятами из инкубатора. Нет, великое дело постепенность.

Прошел, снижаясь, самолет и еще раз напомнил, что сегодня прощанье с родиной. Надолго ли? Тут нельзя было назначать точное время, такая жизнь, что можно только надеяться и верить, что скоро. Так много дорог и тропинок надо проехать и пройти, чтобы понять, откуда начиналась жизнь на этой земле.

И вот последние часы в Кильмези. От редакции, от нашего дома, у которого сфотографировались на память, идем собирать вещи. И не моя, милая родина, вина, что живу здесь в гостинице. Я не гость, и не хозяин, но и не блудный сын. Даже останься тут жить мои родители, все равно в тот год уходили в армию, а там институт. А там работа. Приезжал бы, но звался бы тогда отпускником. Тоже не мед. Шел бы купаться, а не на воскресник.

И совершенно искренне, выступая в школе перед старшеклассниками, говорил я, чтобы они непременно шли учиться. Да, ничего, кроме пользы, от того, что выпускники, особенно ребята, поработают, послужат в армии, нет, но надо идти на преодоление схемы. Еще неизвестно, где больше пользы мы приносим отечеству.