Вильям Александров - Дорога обратно

Он сверкнул своей радужной, обезоруживающей улыбкой, посмотрел на Димку, потом на Нелю.

— Итак, голосуем, кто «за» — поднимайте руки.

Но руки не поднялись. Димка и Неля одновременно посмотрели друг на друга и оба опустили глаза.

Но… ведь мы все… любим друг друга… — робко возразила Неля.

— Это другое дело, — сказал Андрей. — Мы любим друг друга по-братски, как два брата и сестра. Вот так давайте и запишем: мы два брата и сестра, и любовь у нас только братская… — ему, видно, очень понравилось то, что он придумал, он горячо стал убеждать их, что иначе ничего не получится. — Ну, в конце концов, влюбляйтесь па стороне, а между нами чтоб ничего такого не было!

— Это что же — навсегда? — Нели печально глядела на них обоих, а Димка по-прежнему не смел поднять глаз.

Нет, почему же навсегда, надо установить какой-то срок действия устава, а там — видно будет.

Договорились, что устав действует до тех пор, пока не приедет Нелин отец. Он прошел всю войну, был дважды ранен, но снова вернулся в строй, сейчас находился в Германии и писал, что еще некоторое время, видимо, будет здесь, но надеется скоро приехать.

Так и записали в последнем пункте: устав сохраняет силу до возвращения Нелиного отца.

Это несколько успокоило Димку и Нелю, но все-таки было отчего-то грустно.

А в общем-то жили весело. Когда приходили деньги от Сергея Павловича или профессор Новгородцев подбрасывал что-нибудь, они устраивали праздник. Покупали две буханки хлеба, пастилу, орехи, бутылку вина. Неля готовила праздничный ужин.

В комнате у Зеленого нашелся старый проигрыватель и одна старая пластинка «У самовара я и моя Маша». Они включали музыку и танцевали по очереди с Нелей.

А потом все втроем шли в кино.

В городе шли тогда в основном трофейные, довоенные фильмы, в них было много красивых женщин и мужчин, были душераздирающие драмы, в которых действовали короли и герцогини, американские миллионеры и ковбои, это было интересно смотреть, но все это была какая-то другая, киношная жизнь, так далеко все это было от того, что переживали люди… И все же зал замирал и ахал, но при этом лузгал семечки — после сеанса на полу оставался слой шелухи.

Особенно любил такие фильмы Андрей. Он прибегал с лекций возбужденный, кричал, что в «Маяке» идет мировая киношка, и тащил их, даже если Димка валился с ног от усталости.

Лукьянов вспомнил, как однажды он вот так примчался и стал кричать, что занял очередь, надо бежать. А день был какой-то трудный, кажется, две смены пришлось отстоять, сменщик заболел, поставить было некого, он и в школу не пошел, мечтал лишь о том, чтобы прилечь, ноги гудели. И он стал уговаривать их с Нелей пойти вдвоем.

Андрей тут же согласился, но Неля так на него посмотрела, что он сразу сник.

Если идти, то всем вместе, — сказала она. — Пли вовсе не ходить сегодня — переживем. Димка устал, не видишь, что ли? И денег у нас в обрез…

Но Андрей не унимался, он кричал, что такого фильма они никогда не видели, что в институте все но два раза ходили, и сейчас еще в очереди стоят…

Он всегда брал штурмом и сейчас уговорил. Но на этот раз картина была действительно хорошая — и Мост Ватерлоо».

Они вы шли из кино потрясенные, и всю дорогу Неля сжимала Димкину руку. Говорить не хотелось.

Андрей же почему-то злился.

— Чепуха на постном масле, — говорил он, — знал бы, не пошли ни за что! В кино идешь отдохнуть, развлечься. На кой черт показывать картины с таким концом! Ну, чего, спрашивается, она бросилась? Дура какая-то!

— Помолчи… — попросила Неля.

— А чего молчать, не прав я, что ли только настроение испортилось все, Разве не так?

На углу набережной стояла толпа, в середине кто-то вопил истошным женским голосом:

— Все украли! Все как есть забрали! Паразиты! Сволочи! В огне вам гореть!..

Люди вытягивались, подпрыгивали, чтобы разглядеть, но из-за спин ничего не было видно, только истошный вопль нёсся из самой гущи.

— Говорила же я: не надо брать с собой! Так нет же, дома Оставить побоялся! — Истерически кричала женщина. — Так тебе и надо, Паразиту проклятому, всё кай есть отобрали, голые остались, в чем стоим остались… и вдруг она завопила, как будто её резали жившем:

— А-а-а-а…

Вокруг смеялись. Андрей вылез из толпы взлохмаченный, повеселевший.

— Пошли, — казал он, — спекулянтка, сама от жиру лопается, а драгоценности у нее на груди подвешены были…

Они пошли по набережной. В порту светились корабли, вспыхивал маяк.

— Давайте постоим, — сказала Неля.

Она остановилась у бетонного барьера и долго стояла, глядя на маяк, судорожно сжимая Димкину руку.

Приближался Нелин день рождении, ей исполнялось восемнадцать. Димка помнил тот день, пять лет назад, в санатории РККА, как все это тогда получилось, он знал, что она вспомнит мать, то счастливое время, расстроится. Хотелось порадовать ее. Давно они говорили с Андреем, что надо бы ей купить хорошие туфли — ходила она в стоптанных, брезентовых. Но денег как назло не было, — что-то давно ничего не посылал Сергей Павлович, а зарплата уходила на питание.

И Димка решил во что бы ни стало заработать ей на туфли.

В порту, на разгрузке можно было за день заработать рублей сто, туфли же стоили семьсот, восемьсот. Он решил педелю не ходить в школу и после работы отправился в порт, где в это время разгружался огромный океанский корабль с зерном.

Надо было спуститься в трюм, взвалить на плечи трех пудовый мешок, подняться с ним по лестнице, пройти по палубе, потом спуститься по сходням и свалить мешок на ленту транспортера.

Самое трудное было подниматься с мешком по крутой железной лесенке с узкими ступенями. Два раза он прошел благополучно. И хотя ноги дрожали и сердце выскакивало из груди, он решил, что теперь не страшно, — осилит и дальше, тем более, что ребята говорили: самое трудное — первые два мешка, потом пойдет.

Но когда он поднимался в третий, раз, в глазах потемнело, к горлу вдруг подступила тошнота, он схватился одной рукой за поручень и потерял равновесие. Мешок потащил его вниз, за собой, и после того, как он грохнулся головой о железный пол трюма он уже ничего не помнил…

Очнулся он ночью, в больнице, и больше всего мучился от того, что они не знают, где он, будут беспокоиться. Он хотел встать, но опять потерял сознание. И лишь на следующий день сумел сказать сестре, чтобы она позвонила в медицинский институт и на работу. И опять впал в забытье. То он с мешком на плечах взбирался по какой-то лестнице, но она почему-то была не железная, а деревянная, впереди сверкало ласковое море, и навстречу ему, едва касаясь босыми ногами мокрой прибрежной гальки, бежала светловолосая девчонка с сияющим от счастья лицом… То он кувыркался на перекладине и все смотрел вверх, ожидая, когда откроется дверь и выйдет девочка с красной лейкой в руках, а она все не выходила, а он все крутил и крутил сальто, и в глазах уже темнело и тошнота подступала к горлу… То он бежал по лестнице горящего дома, где не было стен, п тащил сквозь пламя девочку с голубыми, полными ужаса глазами, а она, плача и вырываясь, кричала: «Мама! Там моя мама!..»