Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Слышишь, Мадзя, - подняв вверх палец, произнесла докторша.

- Жаль, что вы сразу не пригласили начальника земской стражи, если он должен решать вопрос о будущности Мадзи, - проворчал майор.

- Но общественное мнение, пан майор! - воскликнул Ментлевич.

- Она почти заключила условия, - вставила докторша.

- Повиновение родителям - святой долг детей, - прибавил ксендз.

- Почему ты не хочешь открывать пансион? - спросил майор у Мадзи.

- Дело в том, пан майор, - начала Мадзя, - что у здешнего учителя жена, пятеро детей и бабушка. А жалованья он получает сто пятьдесят рублей в год...

- Короче, - остановил ее майор.

- Я коротко говорю. Двадцать рублей в месяц учитель подрабатывает частными уроками. Но, пан майор, его ученицы хотят теперь перейти ко мне, и учитель теряет свои двадцать рублей в месяц, он вынужден поэтому отослать жену с тремя детьми в деревню.

- Ну, а ты почему хочешь уехать? - допытывался майор. - У тебя-то есть ученицы...

- Да...

- Так открывай пансион.

- Я не могу разрушать жизнь учителя, не могу отрывать детей от матери и отца. Разве это будет справедливо, если после стольких лет работы человек пропадет...

- Бжозовский не был так щепетилен с твоим отцом, - прервала Мадзю докторша.

- Может, у доктора Бжозовского не было другого места. А мне предлагают прекрасные условия в Варшаве.

- Панна Цецилия, скажите же вы что-нибудь! - воскликнула докторша. Ведь вы имеете право не освободить Мадзю от слова, которое она вам дала.

- Один бог знает, чего мне это стоит, - тихо ответила панна Цецилия. Но побуждения панны Магдалены настолько благородны...

- А как отец? Хотел бы я знать, что он об этом думает, - сказал ксендз.

- Вы обидите весь город, всю... - начал Ментлевич.

- Ты что, отец ей? - оборвал его майор.

- Мне сказать нечего, - проговорил доктор. - Тяжело, что она уезжает, но меня радуют ее побуждения. Надо думать не только о своих интересах...

- Милый доктор, - возразил майор, - если бы каждый солдат думал о шкуре своего соседа, а то и неприятеля, нечего сказать, хороша была бы армия! Каждый должен думать о себе!

- Слышишь, Мадзя? - сказала докторша, бросив на майора благодарный взгляд.

- В конце концов, - снова заговорил Ментлевич, - если панна Магдалена хочет возместить учителю потери, она может давать ему от каждой ученицы определенный процент...

- Как ты Эйзенману, чтобы он тебе не мешал, - прибавил майор.

- Послушайте, что я вам скажу, - взволнованным голосом начала докторша. - Муж у меня такой, что я уже не решилась бы ограничивать свободу наших детей, если бы речь шла только о свободе. Но что ждет Мадзю в Варшаве? Она будет учительницей год, два, десять лет, а потом?.. Умрем мы, так детям, кроме старого дома и нескольких моргов земли, ничего не оставим. Что она тогда будет делать?

- То же самое ждет ее, если она останется здесь, - вставил доктор.

- Но тут у нее был бы небольшой пансион... свой собственный. Она так бережлива, что лет за пятнадцать могла бы кое-что отложить, - продолжала мать. - Ты ведь сам решил, Феликс, что те пятнадцать рублей в месяц, которые она хочет платить нам за помещение и обеды, мы будем собирать ей на приданое...

- У Мадзи есть приданое, четыре тысячи рублей, - вмешался майор.

- Ну, что вы говорите, пан майор? - возразила докторша. - Мадзя получила от бабушки не четыре, а три тысячи, и сейчас от них не осталось и половины.

- А я вам говорю, сударыня, что Мадзя получит четыре тысячи. Не сейчас, а года через два, - отрезал майор.

В беседке воцарилась тишина. Но тут Ментлевич, самый сообразительный из всех присутствующих, наклонился и поцеловал майора в плечо.

- Ты что, Ментлевич, совсем уже ошалел? - крикнул майор.

- Мадзя, поблагодари же пана майора, - сказал ксендз.

Мадзя стояла изумленная, ничего не понимая. Но докторша расплакалась.

- Никогда уже Мадзя не будет принадлежать мне! - воскликнула она. - В детстве у меня отняла ее бабушка, потом эта несчастная Ляттер, пусть бог ей простит, а теперь майор...

- И не думаю я ее отнимать, - отрубил майор, - и при жизни ни гроша ей не дам. Молода, пусть поработает. Но не болтайте, пожалуйста, что у девушки не обеспечено будущее!

- А что, если пригласить нашего учителя в пансион на работу? загорелся Ментлевич. - Он мог бы учить девочек арифметике, географии.

- Я думала об этом, - ответила Мадзя, - но он освобождается только после четырех, а у нас в это время уже должны кончаться занятия.

Майор задумался.

- Сколько ты бы получала в месяц? - спросил он у Мадзи.

- На нас двоих рублей шестьдесят.

- Стало быть, если разделить на троих, получится по двадцать рублей в месяц. Игра не стоит свеч! - заключил майор. - Ну, ксендз, давайте садиться за работу!

И он высыпал фигуры на шахматную доску.

- Так как же? Что же вы посоветуете? - с жаром спрашивала докторша, хватая майора за плечо. - Должна же я наконец знать, как ей поступить.

- Она лучше нас знает об этом, - ответил майор.

- Но я-то, я, мать, ничего не знаю.

Майор оперся одной рукой на шахматную доску, другой на спинку скамьи и, повернувшись всем корпусом к докторше, заговорил, пристукивая турой:

- Пансион мне сразу не понравился, потому что Мадзя для начальницы слишком молода. Да и платить ей будут мало, а там и вовсе перестанут, и девчонка за несколько лет разорится. Что же потом? Да все то же! Так пусть уж едет в Варшаву, раз хочет работать, за что я хвалю ее. Пусть на свет поглядит, не на этот иксиновский курятник. Там, может, и хорошего парня себе найдет. А через год-другой, как уйду я на вечный покой, получит четыре тысячи, а может, и побольше. С такими-то деньгами да с опытом, если захочет, может открыть пансион, только уж настоящий.

- Вот видите, мама, пан майор велит мне ехать в Варшаву, - сказала Мадзя.

- Обними же майора! Поблагодари его! - подтолкнул ксендз Мадзю к майору.

- Ну-ну! - сказал майор. - Если я ее обнимаю, то делаю это без вашего позволения, ваше преподобие. А благодарить не за что, не заберу же я деньги в могилу.

- Не знаю, прилично ли мне принимать такой подарок, - заметила смущенная Мадзя.

Старик с трубкой в зубах сорвался со скамьи, сверкнул налившимися кровью глазами и, подбоченясь, начал изгибаться, как балерина, и пискливым голосом передразнивать Мадзю:

- Фи-фи-фи! Подарок не могу принять! И ты, сопливица, лезешь со своими замечаниями? Хочешь отблагодарить меня, - прибавил он помягче, - так, когда услышишь, что старухи меня обмыли, прочти на всякий случай молитву за мою душу. А вдруг и впрямь есть какая-нибудь душа? - прошептал он.

- Ах, вот как? - вскричал ксендз, с гневом отодвигая шахматную доску. Я с такими не играю, которые говорят, будто души нет...

- Я сказал: может, и есть! - рявкнул майор, хлопнув кулаком по столу.

- Ну, тогда дело другое, - ответил успокоенный ксендз. - Начинайте... Впрочем, нет, сегодня я начинаю.