Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Я не о том, - рыдала Мадзя. - Мне неприятно, мне ужасно неприятно, что вы...

Пани Ляттер пожала плечами и сказала со смехом:

- Что я в таком положении! Не принимай, милая, всерьез мои слова. Я страдаю, это правда, но... меня нельзя сломить, о нет! Есть у меня в запасе средства, которые позволят мне и поднять пансион и дать возможность Казику завершить образование. А Эленка, - сухо прибавила она, - должна пожать плоды своенравия. Не хотела стать богатой дамой, будет после каникул классной дамой!

- Эленка? Классной дамой? - повторила Мадзя.

- Что же в этом особенного? Разве ты не любимая дочка у своей матери, однако же работаешь? Все мы работаем, и Эленка будет работать, это ее отрезвит. Я не могу уже прокормить двоих детей, а Казик должен завершить образование, должен завоевать положение в обществе, потому что в будущем он станет опорой и моей и Элены, а быть может, и других... Вот из кого выйдет настоящий человек.

Мадзя слушала, опустив глаза.

- Ну, ступай, дитя мое, - спокойно сказала пани Ляттер. - Прости меня, забудь все, что слышала, и возьми свое письмо. Это был не стакан, а целый ушат воды, он отрезвил меня. Элена и Сольский! Миллионер и дочь начальницы пансиона, тоже мне пара! Надо сознаться, Элена не чета мне, она не теряет головы и после такой ужасной катастрофы способна сразу же отправиться на прогулку по каналу...

Когда Мадзя вышла, простившись, пани Ляттер скрестила руки на груди и стала расхаживать по кабинету.

"Да, пан Арнольд, я дам тебе развод, - думала она, - но не за пять, а за десять тысяч долларов. Я могу даже благословить вас, но - за десять тысяч. Если тебе хочется обеспечить имя своему ублюдку, то я должна обеспечить карьеру своему сыну. Я не дам испортить его будущность, нет!"

Мадзя вернулась к себе с головной болью и одетая бросилась на постель. В опустевшем дортуаре, кроме нее, были только две ученицы, и те, наговорившись об отъезде, уснули крепким сном.

Поздней ночью скрипнула дверь дортуара, и на пороге, прикрывая рукой свечу, появилась пани Ляттер. На ней был темный халат, подпоясанный шнуром. Лицо ее было мертвенно-бледно, черные волосы спутаны и взъерошены, а в глазах, которые упорно смотрели в какую-то невидимую точку, застыл ужас.

В разгоряченном мозгу Мадзи мелькнула дикая мысль, что пани Ляттер хочет убить ее. Она закрыла руками лицо и ждала, чувствуя, как замирает у нее сердце.

- Ты спишь, Мадзя? - склонившись над ее постелью, спросила пани Ляттер.

Не отнимая рук, Мадзя осторожно приоткрыла один глаз и увидела руку пани Ляттер; между пальцами сквозил розовый отблеск свечи.

- Ты спишь? - повторила начальница.

Мадзя внезапно села на постели, так что пани Ляттер даже отшатнулась и глаза ее утратили свое ужасное выражение.

- Ну, тут у вас спокойно. В этом дортуаре спят уже только две девочки... Что я хотела сказать тебе? Что я хотела?.. Не могу уснуть... Ах, да, покажи мне письмо.

- Какое письмо? - спросила Мадзя.

- От Ады.

Мадзя выдвинула ящик столика и достала письмо, которое лежало сверху. Пани Ляттер поднесла его к свече и начала читать.

- Да, да, это оно... Венеция... Возьми, дитя мое, свое письмо. Спокойной ночи.

И она вышла из дортуара, снова заслоняя свет, чтобы не разбудить девочек. Но те не спали.

- Зачем к нам приходила пани начальница? - спросила одна из них.

- Пришла, как всегда, посмотреть на нас, - ответила Мадзя, подавляя невольную дрожь.

- Как хорошо, что я завтра уезжаю, - прошептала другая. - Я бы здесь уже не уснула.

- Почему? - спросила первая.

- Разве ты не видела, какая страшная пани Ляттер?

Они умолкли. Мадзя стала раздеваться, давая себе обещание на следующую ночь перейти в другой дортуар.

На другой день в пансионе уже не было занятий. Некоторые ученицы собирались уезжать на праздники, те же, которые оставались, воспользовавшись хорошим апрельским днем, вышли с Мадзей на прогулку.

Улицы казались веселыми; дамы сбросили зимний наряд и, улыбаясь, торопились вперед с зонтиками в руках; от недавнего снега не осталось и следа, и в безоблачном небе сияло весеннее солнце. Пансионерки были в восторге и от хорошей погоды и от тепла и на минуту забыли о том, что они не уезжают на праздники.

Но Мадзя была удручена. В сердце ее пробуждались смутные опасения, в голове роились бессвязные мысли.

"Бедная пани Ляттер! И почему я не написала о ней Аде? Почему не сходила к Дембицкому? Один только он и помог бы нам..."

Потом ей пришло в голову, что если Сольский порвал с Эленой, то, пожалуй, не даст взаймы ее матери, да и сама пани Ляттер не сможет принять от него никаких услуг! Но внутренний голос упорно шептал ей, что она должна поговорить с Дембицким о положении в пансионе.

Чем мог тут помочь бедный учитель, с которым так некрасиво обошлись в пансионе? И все же Мадзю влекла к нему непонятная сила, и она бы тотчас пошла к старику, справилась бы об его здоровье и хоть рассказала ему о том, что давно сверлило ей мозг и терзало сердце.

Она бы пошла, но ей было стыдно.

- Каких бы сплетен наплели после этого? - говорила она, проходя под окнами дома, в котором жил Дембицкий.

- Неприлично, неприлично, - повторяла она про себя, подавляя предчувствие, что кто-то дорого заплатит за это слово "неприлично".

В это самое время пани Ляттер у себя в кабинете выдавала жалованье учителям. Каждому она говорила, что день нынче выдался прекрасный, затем предлагала расписаться в рапортичке, пододвигала незапечатанный конверт с деньгами, просила пересчитать и, наконец, выражала пожелание снова встретиться после праздников.

Никто из них, не исключая отца законоучителя и доктора Заранского, которые явились за жалованьем последними, не заметил в ней ничего особенного. Она осунулась, казалась усталой, но была спокойна и улыбалась.

Во дворе законоучитель встретился с доктором, опять поговорил с ним о прекрасной погоде, справился, не уезжает ли тот на праздники, и вдруг сказал:

- Хорошо баба держится, хлопот ведь пропасть!

- У кого их нет! - возразил Заранский. - С пансионом, мне кажется, все равно, что с фабрикой, хлопот не оберешься.

- Вот это, доктор, остроумно, - ухмыльнулся ксендз, - вот это вы удачно сравнили! Да, мы, как на фабрике, вырабатываем души человеческие! Ну, а пани Ляттер в последнее время все-таки сдала.

- Нервная стала, издергалась, - пробормотал доктор, глядя на свои панталоны. - Я бы послал ее на каникулы к морю, но она не признает медицины. До свидания, ваше преподобие!

- Желаю весело провести праздники, - ответил ксендз. - А меня бы тоже следовало послать на каникулы, только в такие места, где жизнь подешевле и повеселей, ну-ка, вспомните, доктор!

- В Остенде! - крикнул доктор, выходя на улицу.

- Это такому-то бедняку, как я? - смеясь, воскликнул ксендз.