Болеслав Прус - Форпост

- И перестреляют у меня всю скотину.

- Перестреляют?.. - вскинулась хозяйка. - А суд? А острог?.. Господам нельзя бить мужицкий скот, а немцам можно?..

- Ну, не перестреляют, так захватят скотину, да и вытянут по суду больше, чем она съест. Немец, он - ох, какой хитрый! Одной охраной да тяжбами со свету сживет.

Хозяйка на минуту умолкла.

- Что ж, - сказала она, подумав, - будем покупать сено.

- У кого? Наши мужики и сейчас не продают, а у немца, когда он переберется в имение, былинки не выклянчишь.

В печке закипел горшок, но хозяйка даже не взглянула на него: гнев и беспокойство охватили ее. Сжимая кулаки, она подступила к мужу:

- Ты что это несешь, Юзек?.. Опомнись!.. И так, мол, худо и этак нехорошо, - как же быть?.. Какой ты мужик, какой ты хозяин в доме, что и сам ничего не надумал и у меня, у бабы, всю душу вымотал? И не совестно тебе перед детьми, не совестно перед Магдой? Что ты расселся на лавке да глаза закатил, точно покойник? Лучше бы поразмыслил, как быть!.. Что же, по-твоему, я из-за твоих немцев дам ребятишкам подохнуть с голоду или без коров останусь? Ты, может, думаешь, я тебе позволю землю продать? Не дождетесь вы этого!.. - крикнула она, поднимая кулаки. - Ни ты, ни твои немцы!.. Хоть вы убейте меня на месте, в могилу заройте, я из-под земли вылезу, а не дам своих детей в обиду... Ну, чего сидишь? Чего ты уставился на меня, как баран?.. - кричала она, пылая от гнева. - Скорей ешь да ступай в имение. Узнай там, вправду ли пан продал свою землю. А в случае если не продал, вались ему в ноги и до тех пор лежи, до тех пор проси и скули, покуда он не уступит тебе луг, хотя бы за две тысячи злотых...

- А ну, как продал?

- Продал? - задумалась она. - Если продал, господь бог его за это накажет...

- А луга-то все-таки не будет.

- Ну и дурак!.. - сказала она, поворачиваясь к печке. - До сих пор мы сами, дети и скотина наша жили милостью божьей, а не господской, так же и дальше будем жить.

Мужик поднялся с лавки.

- Ну, коли так, - сказал он, подумав, - давай завтракать. Ты чего ревешь? - прибавил он.

После бурной вспышки Слимакова действительно залилась слезами.

- Заревешь тут, - всхлипывала она, - когда господь бог наказал меня этаким рохлей-муженьком, что и сам ничего сделать не может, и меня только в грех вводит!..

- Глупая ты баба!.. - ответил Слимак, нахмурясь. - Пойду сейчас к пану и куплю луг, хоть бы мне две тысячи злотых пришлось отдать. Такой у меня нрав!

- А ну, как помещик уже продал имение? - спросила жена.

- Начхать мне на него! Жили мы до сих пор милостью божьей, а не господской, так и теперь не пропадем.

- А где ж ты возьмешь сено для скота?

- Моего ума это дело, я тут хозяин. А ты смотри за своими горшками и в мои дела не суйся, коли ты баба!

- Выкурят тебя отсюда немцы вместе с твоим умом!

Мужик стукнул кулаком по столу, да так, что в хате пыль поднялась столбом.

- Черта лысого они выкурят, а не меня! - крикнул он. - Не двинусь я отсюда, хоть убей, хоть на части меня изруби! Давай завтрак. Такое зло у меня на этих прохвостов, что и тебя стукну, если будешь мне перечить! А ты, Ендрек, слетай за Овчажем да живо поворачивайся, а не то, как сниму ремень...

В этот же самый час в господском доме сквозь щели в ставнях в зал заглянуло солнце. Полосы белого света упали на пол, исшарканный каблуками, ударились о противоположную стену, ярким блеском зажглись на полированной мебели и золоченых карнизах и, отразившись в зеркалах, рассеялись по огромному залу. Пламя свечей и ламп сразу потускнело и пожелтело. Лица дам побледнели, под глазами у них выступила синева, на измятых потрепанных платьях оказались дыры, со сбившихся причесок осыпалась пудра. У вельмож с шитых золотом поясов слезла мишура, роскошный бархат обратился в потертый плис, бобровые меха - в заячьи шкурки, серебряное оружие - в белую жесть. У музыкантов опустились руки, у танцоров одеревенели ноги. Остыло возбуждение, сон смыкал глаза, уста дышали жаром. Посреди зала уже скользило только три пары, потом две, потом - ни одной. Мужчины угрюмо искали вдоль стен свободные стулья; дамы прикрывали веерами усталые лица и искривленные зевотой рты.

Наконец, музыка умолкла, никто не разговаривал, в зале наступила гробовая тишина. Гасли свечи, чадили лампы.

- Не угодно ли чаю? - охрипшим голосом предложил хозяин.

- Спать... спать... - раздалось в ответ.

- Комнаты для гостей готовы, - прибавил хозяин, стараясь быть любезным, несмотря на усталость и насморк.

При этих словах с диванов и с кресел поднялись сначала пожилые, потом молодые дамы; шелестя шелками, они выходили из зала, кутаясь в атласные накидки и отворачивая лица от окон. Через минуту зал опустел, зато в дальних комнатах стало шумно; потом во дворе послышались мужские голоса, а наверху шаги, наконец все затихло. Музыканты спустились с хор; остались там лишь несколько пюпитров да старый еврей, который заснул, обняв свой контрабас.

В зал, постукивая подковками, вошел помещик. Окинув мутным взглядом стены, он, зевая, сказал:

- Погаси свет, Матеуш... Открой окна... Ааа... Не знаешь, где пани?..

- Пани у себя, - ответил стоявший у порога лакей.

Помещик повернулся и вышел. Пройдя переднюю и столовую, он остановился наконец у двери в самом конце коридора и спросил:

- Можно?..

- Пожалуйста, - ответил из комнаты женский голос.

Помещик вошел. В атласном оранжевом кресле сидела его жена, одетая цыганкой. Облокотясь на ручки кресла, она откинула назад убранную золотыми цехинами голову и, казалось, дремала.

Помещик бросился в другое кресло.

- Бал удался... Ааа! - зевнул он.

- Да, очень, - подтвердила пани, прикрывая ротик рукой.

- Гости, должно быть, довольны.

- Да, я думаю.

Пан с минуту подремал и заговорил снова:

- Знаешь, я продал имение.

- Кому? - спросила пани.

- Гиршгольду. Дал по две тысячи двести пятьдесят рублей за влуку. Ааа!..

- Слава богу, наконец-то мы уедем отсюда, - ответила пани. - Там все уже разошлись?

- Наверное, уже спят. Ааа!.. Ну, поцелуй меня, я пойду спать.

- Что ж, я должна подойти? Нет. Ты меня поцелуй. Я устала.

- Ну, поцелуй же меня за то, что я так удачно продал имение. Ааа!..

- Так подойди сюда.

- Но мне не хочется вставать... Ааа...

- Гиршгольд?.. Гиршгольд?.. - прошептала пани. - Ах, знаю! Это какой-то знакомый папы!.. Как чудесно прошла первая мазурка...

Помещик храпел.

VII

Через неделю после костюмированного бала помещик с женой навсегда покинули деревню и переехали в Варшаву. Вместо них появился представитель Гиршгольда - веснушчатый еврей, занявший маленькую комнатку во флигеле. На ночь он запирал дверь железным засовом и спал с двумя револьверами под подушкой, а целыми днями просматривал или писал какие-то счета.

Часть мебели из имения увез пан, остальную Гиршгольд велел продать. Один из окрестных помещиков приобрел обстановку гостиной, другой - столовую, третий - спальню. Библиотеку раскупили на вес евреи; американский орган попал к ксендзу, садовые диванчики и стулья перешли в собственность к Гжибу, а Ожеховскому за три рубля досталась большая гравюра "Леда и лебедь", и он молился перед ней вместе с семьей. Паркет очутился в губернском городе и украсил собой помещение окружного суда; штофные обои раскупили портные, пустившие их на корсажи для деревенских щеголих.