Болеслав Прус - Кукла

Он выпил и снова зашагал по комнате, говоря приглушенным голосом:

- Первый раз это нашло на меня во время переправы через Дунай, которая продолжалась с вечера до глубокой ночи. Я плыл один с перевозчиком-цыганом. Разговаривать нельзя было, и я молча разглядывал окрестности. В тех местах берега песчаные, как у нас. И деревья похожи на наши ивы, и холмы, поросшие орешником, и темные купы сосен. На минуту мне показалось, что я на родине и что к ночи я снова увижусь с вами. Спустилась желанная ночь, но не стало видно берегов. Я был один на бесконечной полосе воды, в которой отражались бледные звезды. И мне подумалось, что вот я так страшно далеко от дома, и эти звезды сейчас единственное, что еще связывает меня с вами, но в этот миг там, у вас, никто, быть может, на них и не смотрит, никто меня не помнит, никто!.. Я почувствовал, как что-то словно разорвалось внутри меня, и только тогда понял, какая глубокая рана у меня в душе.

- Это правда, я никогда не интересовался звездами, - тихо сказал Игнаций.

- С того дня началась у меня странная болезнь, - продолжал Вокульский. - Пока я писал письма, составлял счета, получал товары, рассылал своих агентов, пока чуть ли не на себе тащил и разгружал сломавшиеся телеги или подстерегал крадущегося грабителя, - я был более или менее спокоен. Но стоило мне оторваться от дел или хотя бы на минуту отложить перо, и я сразу чувствовал боль, как будто у меня, - понимаешь, Игнаций, - как будто у меня в сердце застряла песчинка. Бывало, я хожу, ем, разговариваю, трезво рассуждаю, осматриваю красивые окрестности, даже смеюсь и веселюсь - и, несмотря на это, чувствую внутри какое-то тупое покалывание, какое-то неясное беспокойство, еле-еле заметную тревогу.

Эта хроническая подавленность, невыразимо мучительная, из-за малейшего пустяка могла перейти в бурю. Дерево знакомого вида, обнаженный холм, цвет облаков, полет птицы, даже порыв ветра без всякого повода вызывали у меня такой прилив отчаяния, что я бежал от людей. Я искал пустынный уголок, где бы можно было, не боясь, что кто-нибудь услышит, броситься на землю и по-собачьи завыть от боли.

Иногда во время этих одиноких скитаний, когда я бежал от самого себя, меня застигала ночь. Тогда из-за кустов, поваленных деревьев, из расщелин являлись предо мною тени прошлого и грустно качали головой, глядя на меня остекленелыми глазами. А шелест листьев, далекое громыхание телег и журчание воды сливались в один жалобный голос, который вопрошал меня: "Путник, что сталось с тобою?"{45} Ах, что со мной сталось...

- Ничего не понимаю, - прервал Игнаций. - Что же это было за безумие?

- Что? Тоска.

- По ком?

Вокульский вздрогнул.

- По ком? Ну... по всему... по родине.

- Почему ж ты не возвращался?

- А что бы мне это дало? Впрочем, я и не мог.

- Не мог? - повторил Игнаций.

- Не мог... и баста! Не к чему было мне возвращаться, - нетерпеливо ответил Вокульский. - Там ли, тут ли умирать - не все ли равно... Дай мне вина, - оборвал он вдруг, протягивая руку.

Жецкий поглядел на его пылающее лицо и отодвинул бутылку.

- Оставь, - сказал он, - ты уж и так возбужден.

- Потому-то я и хочу пить...

- Потому тебе и не следует пить, - прервал Игнаций. - Ты слишком много говоришь... Может быть, больше, чем сам хотел бы, - прибавил он с ударением.

Вокульский не настаивал. Он задумался и сказал, качая головой:

- Ты ошибаешься.

- Сейчас я тебе докажу, - ответил Игнаций, понижая голос. - Ты ездил туда не только ради денег.

- Правильно, - ответил Вокульский, подумав.

- Да и зачем триста тысяч рублей тебе, которому хватало тысячи в год?

- Верно.

Жецкий наклонился к его уху.

- И еще скажу тебе, что эти деньги ты привез не для себя...

- Как знать, может быть, ты угадал.

- Я угадываю больше, чем ты полагаешь.

Вокульский вдруг расхохотался.

- Ага, вот ты что думаешь? - воскликнул он. - Уверяю тебя, ничего ты не знаешь, старый мечтатель.

- Боюсь я твоей трезвости, от которой ты начинаешь рассуждать, как безумец. Ты понимаешь меня, Стась?

Вокульский все еще смеялся.

- Ты прав, я не привык пить, и вино ударило мне в голову. Но теперь я уже пришел в себя. Скажу тебе лишь одно: ты жестоко ошибаешься. А теперь, чтобы спасти меня от окончательного опьянения, выпей сам - за успех моих замыслов.

Игнаций наполнил рюмку и, крепко пожимая руку Вокульскому, произнес:

- За успех великих замыслов!

- Для меня великих, а в действительности весьма скромных.

- Пускай так, - сказал Игнаций. - Я уже стар и предпочитаю ни о чем не знать; я уже так стар, что мечтаю лишь об одном - о красивой смерти. Дай мне слово, что, когда пробьет час, ты меня известишь...

- Да, когда пробьет час, ты будешь моим сватом.

- Я уже был, и несчастливо... - заметил Игнаций.

- С вдовою, семь лет назад?

- Пятнадцать!{46}

- Опять за свое, - рассмеялся Вокульский. - Ты все такой же.

- И ты все такой же. За успех твоих замыслов!.. Каковы б они ни были, я знаю одно - они, наверное, достойны тебя. А теперь - молчу...

С этими словами Игнаций выпил вино и бросил рюмку на пол. Звон разбитого стекла разбудил Ира.

- Идем в магазин, - сказал Игнаций. - Бывают беседы, после которых хорошо поговорить о делах.

Он достал из ящика стола ключ, и оба вышли. В сенях их обдало мокрым снегом. Жецкий отпер двери в магазин и зажег несколько ламп.

- Какие товары! - воскликнул Вокульский. - И, кажется, все новые?

- Почти. Хочешь посмотреть? Вот тут фарфор. Обрати внимание...

- Потом... Дай мне книгу.

- Приходов?

- Нет, должников.

Жецкий открыл конторку, достал книгу и подвинул кресло. Вокульский сел и, пробежав глазами список, остановился на одной фамилии.

- Сто сорок рублей... - прочел он вслух. - Ну, это совсем немного...

- Кто это? - спросил Игнаций. - А, Ленцкий...

- Панне Ленцкой тоже открыт кредит... очень хорошо, - продолжал Вокульский, низко наклонясь над книгой, словно запись была неразборчива. А... а... позавчера она взяла кошелек... Три рубля?.. Это, пожалуй, дорого...

- Вовсе нет, - возразил Игнаций. - Кошелек превосходный; я сам выбрал.

- Из каких же это? - небрежно спросил Вокульский и захлопнул книгу.

- Вон с той полочки. Видишь, какие красивые.

- Она, наверное, долго перебирала их... Говорят, она разборчива...

- Совсем не перебирала, зачем ей было перебирать? - отвечал Игнаций. Посмотрела вот этот...

- Этот?

- И хотела взять тот...

- Ах, тот... - тихо повторил Вокульский, беря в руки кошелек.

- Но я посоветовал ей другой, вроде вон того...

- А знаешь, все-таки красивая вещица.

- Я выбрал ей еще красивее.

- Мне он очень нравится. Знаешь... я возьму его, а то мой уже никуда не годится...

- Погоди, я найду тебе получше! - воскликнул Игнаций.

- Бог с ним. Покажи мне другие товары, может быть я еще что-нибудь выберу.