Болеслав Прус - Кукла

- Это замечательный человек! - часто говорила ей мать.

Ставская слушала и молчала, но постепенно пришла к убеждению, что Вокульский самый замечательный человек, какой когда-либо существовал на земле.

После возвращения Вокульского из Парижа старый приказчик зачастил к Ставской, беседуя с нею все более задушевно и откровенно. Он рассказал разумеется, под величайшим секретом, - что Вокульский влюблен в панну Ленцкую, чего он, Жецкий, отнюдь не одобряет. Понемногу в Ставской стала зарождаться неприязнь к панне Ленцкой и сочуствие к Вокульскому. Тогда же ей пришло в голову, но лишь на одну минуту, что Вокульский, должно быть, очень несчастлив и что весьма похвально поступил бы тот, кто вызволил бы его из сетей кокетки.

Потом на Ставскую обрушилось сразу два удара: обвинение в краже и потеря заработка. Однако Вокульский не прекратил знакомства с нею, как поступили бы многие на его месте; мало того, он добился ее оправдания в суде и предложил выгодную работу в магазине.

Тогда Ставская призналась себе, что человек этот стал ей близок и дорог не меньше, чем Элюня и мать. Для нее началась странная жизнь. Кто бы к ним ни пришел, непременно заговаривал о Вокульском, напрямик или обиняками. Денова, Колерова и Радзинская толковали ей, что Вокульский самая блестящая партия в Варшаве; мать намекала, что Людвика уже нет в живых, а если он и жив, то недостоен того, чтобы о нем помнили. Наконец, Жецкий при каждом посещении твердил, что Стах несчастлив и что его надо спасать, а спасти его может только она.

- Но какими средствами? - спросила она, не совсем понимая, что говорит.

- Полюбите его, а уж средства найдутся, - ответил Жецкий.

Она промолчала, но в душе стала горько упрекать себя за то, что не может полюбить Вокульского, даже если бы хотела. Сердце у нее уже высохло; да и есть ли у нее сердце? Правда, она постоянно думала о Вокульском - и в магазине и дома; по вечерам поджидала его, а когда он не являлся, бывала расстроена и грустна. Он часто ей снился, - но ведь это не любовь! Любить она уже не способна. По правде говоря, она и мужа перестала любить. Ей казалось, что воспоминание о нем - словно осеннее дерево, с которого облетели листья и остался лишь голый черный ствол.

"Какая там любовь, - думала она. - Во мне уж давно угасли страсти".

Между тем Жецкий неустанно осуществлял свой хитроумный план. Сначала он говорил ей, что панна Ленцкая погубит Вокульского, потом - что только другая женщина могла бы развеять этот дурман, потом заявил, что Вокульский успокаивается в ее обществе и, наконец (но об этом он упоминал в виде догадки), что Вокульский как будто склонен ее полюбить.

От этих разговоров Ставская худела, бледнела и теряла покой. Ею овладела одна мысль: что она ответит, если Вокульский объяснится ей в любви?.. Правда, сердце ее давно омертвело, но хватит ли у нее мужества оттолкнуть его и сказать, что она к нему равнодушна? И могла ли она остаться равнодушной к такому человеку - не потому, что она ему многим обязана, а потому, что он был несчастлив и любил ее. "Какая женщина, - думала она, - не сжалилась бы над этим истерзанным сердцем, столь кротким в своих страданиях!"

Поглощенная внутренней борьбой, сомнениями, которыми ей даже не с кем было поделиться, Ставская не замечала перемены в поведении Миллеровой, не обращала внимания на ее улыбочки и недомолвки.

- Как поживает пан Вокульский? - часто спрашивала ее владелица магазина. - Ох, какая вы стали худенькая!.. Пан Вокульский не должен позволять вам столько работать...

Однажды, примерно во второй половине марта, Ставская, вернувшись домой, застала мать в слезах.

- Что это значит, мамочка?.. Что случилось? - встревожилась пани Элена.

- Ничего, ничего, дитя мое... Зачем отравлять тебе жизнь сплетнями?.. Боже мой, до чего люди подлы!

- Наверное, вы получили анонимное письмо? Я получаю чуть ли не каждый день письма, в которых меня называют любовницей Вокульского; ну и что ж? Я догадываюсь, что это проделки Кшешовской, и бросаю их в печь.

- Ничего, ничего, дитя мое... если бы только письма... Но сегодня у меня были Радзинская и Денова, такие почтенные женщины, и... Но зачем мне отравлять тебе жизнь... Они говорят (якобы подобные слухи носятся по городу), что ты ходишь не в магазин, а к Вокульскому...

Впервые в жизни в Ставской проснулась львица. Глаза ее засверкали; подняв голову, она твердо произнесла:

- А если бы даже так, что из того?

- Господь с тобою, что ты! - ахнула мать, всплеснув руками.

- Ну, а если бы? - повторила Ставская.

- А муж?

- Где он, мой муж? Впрочем, пусть убивает меня...

- А дочь... Элюня?.. - пролепетала старушка.

- Оставим в покое Элюню, будем говорить только обо мне...

- Элена... дитя мое... но ведь ты не стала его...

- Любовницей?.. Нет, я ему не любовница, потому что он еще не просил меня об этом. И какое мне дело до Деновой, или Радзинской, или до мужа, который покинул меня?.. Право, я сама не понимаю, что со мною творится... Но знаю одно - человек этот завладел моею душой...

- Но будь же благоразумна... Хотя...

- Я благоразумна... пока это в моих силах... Но я не хочу считаться с обществом, которое обрекает людей на пытки только за то, что они любят друг друга. Ненавидеть можно, - продолжала она с горькой усмешкой, - красть, убивать... все, все можно, только любить нельзя... Ах, мамочка, если я не права, почему же Иисус Христос не говорил людям: "Будьте благоразумны", а говорил: "Любите друг друга"?

Мисевичова умолкла, пораженная этим бунтом, на который не считала способной свою дочь. Ей казалось, что небо обрушилось, когда из уст этой тихой голубки посыпались слова, которых она не слыхала, не читала и которых у нее не было в мыслях даже во время тифозной горячки.

На следующий день явился Жецкий; он пришел огорченный, а когда Мисевичова передала ему весь разговор, вконец был подавлен.

Как раз сегодня утром произошло следующее.

В магазин к Шлангбауму пришел - кто же?.. Марушевич! И они оживленно беседовали около часу. Остальные приказчики, узнав, что магазин покупает Шлангбаум, сразу переменились к нему и стали крайне предупредительны. Пан Игнаций, напротив, держался теперь очень надменно. Как только Марушевич ушел, он спросил:

- Какие у вас дела с этим негодяем, пан Шлангбаум?

Но и тот уже набрался спеси; он выпятил нижнюю губу и ответил:

- Марушевич просит ссудить денег барону, а для себя подыскать какую-нибудь должность. Вы знаете, в городе уже болтают, будто Вокульский передает мне торговое общество. Марушевич обещает взамен, что барон и его супруга будут посещать мой дом...

- И вы намерены принимать такую ведьму?

- Почему же нет? Барон будет ходить ко мне, а баронесса - к моей жене. В душе я демократ, но как быть, если глупые люди считают, что гостиная лучше выглядит с баронами и графами, чем без них? Чего не сделаешь ради связей, пан Жецкий!