Болеслав Прус - Кукла

Проверив, есть ли у него на шее галстук, а в карманах - часы и кошелек, пан Игнаций доставал из стола большой ключ и, слегка сутулясь, торжественно отпирал заднюю дверь магазина, обитую жестью. Вдвоем со слугой входили они туда, зажигали несколько газовых рожков, и, пока слуга подметал пол, пан Игнаций, надев пенсне, просматривал в блокноте расписание занятий на день.

- Внести в банк восемьсот рублей, ага... Отослать в Люблин три альбома и дюжину кошельков... Вот-вот! Перевести в Вену тысячу двести гульденов... Получить на вокзале прибывший груз... Отчитать кожевника, почему не доставил чемоданов... Пустяки! Стасю написать письмо... Пустяки!

Дочитав до конца, он зажигал еще несколько рожков и при их свете производил осмотр товаров на застекленных полках и в шкафах.

- Запонки, булавки, кошельки... хорошо... Перчатки, веера, галстуки... Порядок... Трости, зонты, саквояжи... А тут альбомы, несессерчики... Голубой вчера продали, ясное дело! Подсвечники, чернильницы, пресс-папье... Фарфор... Хотел бы я знать, зачем повернули эту вазу? Конечно... нет, не треснула... Куклы с волосами, театр, карусель... Завтра же надо будет выставить в витрине карусель, а то фонтан уже примелькался... Пустяки! Скоро восемь... Готов пари держать, что первым явится Клейн, а последним Мрачевский. Ясное дело!.. Познакомился с какой-то гувернанткой и уже успел купить ей несессерчик в кредит и со скидкой... Ясное дело... Лишь бы не начал покупать без скидки да на чужой счет...

Так бормоча, Жецкий ходил по магазину, сутулясь и засунув руки в карманы, а за ним ходил его пудель. Время от времени он останавливался и осматривал какую-нибудь вещь, тогда пес присаживался на полу и скреб задней лапой свои густые лохмы, а выставленные рядами куклы, маленькие, средние и большие, брюнетки и блондинки, глядели на них из шкафа мертвыми глазами.

Заскрипела входная дверь, и показался Клейн, тщедушный приказчик с грустной улыбкой на посиневших губах.

- Ну вот, я так и знал, что вы явитесь первым. Добрый день! - сказал пан Игнаций. - Павел! Гаси свет и открывай магазин.

Слуга вбежал тяжелой рысью и завернул газ. Минуту спустя раздался скрежет засовов, лязг болтов, и в магазин вторгся день - единственный посетитель, который никогда не подводит купца. Жецкий уселся за конторку у окна, Клейн занял свое место возле фарфора.

- Что, хозяин еще не возвращается, не получали вы письма? - спросил Клейн.

- Я жду его в середине марта, самое позднее через месяц.

- Если его не задержит новая война.

- Стась... - начал Жецкий и тут же поправился: - Пан Вокульский пишет мне, что войны не будет.

- Однако же ценные бумаги падают, а сегодня я читал, что английский флот вошел в Дарданеллы.

- Это ничего не значит, войны не будет. Впрочем, - вздохнул пан Игнаций, - какое нам дело до войны, в которой не будет участвовать Бонапарт!

- Ну, песенка Бонапартов спета.

- В самом деле?.. - иронически усмехнулся пан Игнаций. - А ради кого же это Мак-Магон и Дюкро готовили переворот в январе?.. Поверьте мне, Клейн, бонапартизм - это могучая сила!

- Есть еще сила побольше.

- Какая? - вознегодовал пан Игнаций. - Уж не Гамбеттова ли республика? Или Бисмарк?

- Социализм, - шепнул тщедушный приказчик, укрываясь за горкой фарфора.

Пан Игнаций укрепил на носу пенсне и привстал с кресла, словно собираясь одним ударом сокрушить новую теорию, противоречившую его воззрениям, но намерению его помешал приход второго приказчика, с бородкой.

- А, мое почтение, пан Лисецкий! - обратился он к вновь прибывшему. Холодно сегодня, не правда ли? Который это час на улице? А то мои часы, кажется, спешат. Ведь еще нет четверти девятого?

- Ах, как остроумно!.. Ваши часы всегда спешат по утрам и отстают вечером, - едко возразил Лисецкий, вытирая заиндевевшие усы.

- Держу пари, что вы вчера играли в преферанс.

- Само собою. А вы как думаете - круглые сутки развлекать меня видом вашей галантереи и ваших седых волос?

- Ну, сударь мой, я уж предпочитаю проседь, нежели плешь, - обиделся пан Игнаций.

- Остроумно!.. - прошипел Лисецкий. - Моя плешь, если кто ее и разглядит, - плод печальной наследственности, а вот ваша седина и брюзгливый характер - плоды преклонного возраста, который я готов, конечно, всячески уважать...

В магазин вошла первая покупательница в салопе и шали и потребовала медную плевательницу. Пан Игнаций очень низко ей поклонился и предложил стул, а Лисецкий исчез за шкафами и, вскоре вернувшись, протянул посетительнице требуемую вещь исполненным достоинства жестом, затем написал цену плевательницы на квитанции, через плечо подал ее Жецкому и удалился за полки с видом банкира, который пожертвовал на благотворительные цели несколько тысяч рублей.

Спор о плеши и седине остался неразрешенным.

Только к девяти в магазин вошел, вернее влетел, Мрачевский, великолепный блондин лет двадцати трех: глаза - как звезды, губы - как вишни, усики - как смертоносные кинжалы. Он вбежал, за ним неслась волна благовония.

- Честное слово, уже, наверное, половина десятого! Я ветрогон, я шалопай, ну, наконец, я мерзавец, - но что поделаешь, если мать заболела и мне пришлось бежать за доктором. Я был у шести...

- Не у тех ли, которым вы дарите несессеры? - спросил Лисецкий.

- Несессеры? Нет. Наш доктор не взял бы даже булавки. Почтеннейший человек... Не правда ли, пан Жецкий, уже половина десятого? У меня остановились часы.

- Скоро де-вять, - отчеканил пан Игнаций.

- Только девять? Ну, кто бы мог подумать! А я собирался прийти сегодня в магазин первым, раньше Клейна...

- Чтобы уйти еще до восьми, - ввернул Лисецкий. Мрачевский устремил на него голубые глаза с видом величайшего изумления.

- Откуда вы знаете? - воскликнул он. - Ну, честное слово! У этого человека дар ясновидения! Как раз сегодня, честное слово... мне необходимо быть в городе около семи, хотя бы мне грозила смерть, хотя бы... меня уволили...

- С этого вы и начните, - взорвался Жецкий, - и будете свободны к одиннадцати, даже сию минуту, пан Мрачевский. Вам бы графом быть, а не приказчиком, и я удивляюсь, как вы с самого начала не выбрали себе этой специальности. Тогда, пан Мрачевский, у вас было бы вдоволь свободного времени! Кажется, ясно!

- Положим, и вы в его годы бегали за юбками, - вступился Лисецкий. Чего уж там мораль разводить!

- Никогда я не бегал! - крикнул Жецкий, стукнув кулаком по конторке.

- По крайней мере, хоть раз проболтался, что всю жизнь был растяпой, буркнул Лисецкий Клейну, который улыбнулся и чрезвычайно высоко поднял брови.

В магазин вошел второй покупатель и попросил калоши. Навстречу ему выбежал Мрачевский.

- Вам, сударь, калоши угодно? А номерок какой, осмелюсь спросить? Ах, вы, сударь, наверное, не помните! Не у каждого есть время подумать о номере своих калош, это уж наша забота. Разрешите, сударь, примерить? Соблаговолите присесть на табурет. Павел! Принеси полотенце, сними с господина калоши и оботри башмаки...