Болеслав Прус - Кукла

____________

* Иисусе! Иисусе! Как это ужасно... Но скажи мне, милый Игнац, зачем тебе было ездить в Венгрию? (нем.)

- Да вы же знаете, Grosmutter, что он поехал в Венгрию на войну! нетерпеливо прерывал ее Ян.

Но старушка все удивлялась и качала головой, бормоча себе под нос:

- Der Kaffee war ja imrmer gut, und zu Mittag hat er sich doch immer vollgegessen... Warum hat er denn das getan?*

____________

* Ведь кофе был всегда хорош, и за обедом он ел вдосталь... Зачем же он это сделал? (нем.)

- Ox! Вы, Grosmutter, только и думаете о кофе да об обеде, - возмущался Ян.

Даже когда я рассказал о последних минутах и страшной смерти Каца, старушка хотя и всплакнула - впервые за все время, что я ее знал, - но тем не менее, утерев глаза и снова принявшись за свой чулок, прошептала:

- Merkwurdig!* Der Kaffee war ja immer gut, und zu Mittag hat er sich doch imimer vollgegessen... Warum hat er denn das getan?

____________

* Удивительно! (нем.)

Так и я теперь ежечасно говорю о Стасе Вокульском. После смерти жены остался у него верный кусок хлеба, - зачем ему было ехать в Болгарию? Далее. Там он сколотил такое состояние, что мог бы и магазин закрыть, - зачем он расширяет его? Новый магазин приносит огромные прибыли, - зачем он вступает в какие-то компании?

Зачем он снял для себя роскошную квартиру? Зачем купил экипаж и лошадей? Зачем старается сблизиться с аристократией и сторонится купцов, которые ему простить этого не могут?

А с какой целью помогает он возчику Высоцкому и его брату, железнодорожному стрелочнику? Зачем он нескольким бедным подмастерьям помог открыть мастерские? Зачем заботится он даже о распутной женщине, которая хоть и живет у монашек, однако сильно вредит его репутации?

А до чего он хитер!.. Я на бирже узнал о покушении Геделя; возвращаюсь в магазин и, глядя ему прямо в глаза, говорю:

- Знаешь, Стась, некий Гедель стрелял в императора Вильгельма.

А он, как ни в чем не бывало, отвечает:

- Сумасшедший.

- Но этому сумасшедшему, - говорю я, - голову снимут.

- И правильно, - отвечает он, - не будет плодить сумасшедших.

И хоть бы один мускул дрогнул у него в лице - ничего! Я остолбенел при виде подобного хладнокровия.

Дорогой мой Стась, ты хитер, да и я не прост и знаю куда больше, чем ты думаешь, только то мне горько, что нет у тебя ко мне доверия. А совет старого друга и солдата мог бы уберечь тебя не от одной ошибки и даже от пятна...

Впрочем, зачем мне тут высказывать свое мнение, - пусть за меня говорит ход событий.

В начале мая мы переехали в новый магазин, который состоит из пяти огромных залов. В первом зале, налево от входа, продаются только русские ткани: ситец, миткаль, шелк и бархат. Второй зал наполовину занят теми же тканями, а в другой половине помещаются предметы туалета: шляпы, воротнички, зонтики, галстуки. В главном зале, прямо против входа, - предметы роскоши: бронза, майолика, хрусталь, слоновая кость. Рядом, направо, - игрушки, а также деревянные и металлические вещи, и в последнем зале - резиновые и кожаные изделия.

Это я по своему усмотрению так разместил: не знаю, правильно ли, но бог свидетель, что я старался сделать как можно лучше. Наконец спросил я у Стася Вокульского, каково его мнение об этом, но вместо ответа он только пожал плечами и усмехнулся с таким видом, словно хотел сказать: "А мне какое дело?"

Странный человек! Придет ему в голову гениальный план, он осуществит его в общих чертах, а детали его совершенно не интересуют. Он велел перевести магазин в новое помещение, сделал его средоточием торговли русскими тканями и заграничной галантереей, нанял служащих. Но, сделав это, сразу перестал вмешиваться в дела магазина: ездит с визитами к знатным господам, катается в собственном экипаже в Лазенковском парке или вдруг исчезает бесследно, а в магазин является всего на два-три часа в день. Притом он все время как-то рассеян, взволнован, словно чего-то ждет или опасается.

Но какое это золотое сердце!

Со стыдом признаюсь, что мне было немножко неприятно переезжать в новое помещение. С магазином еще полбеды; я, конечно, предпочитаю служить в огромном заведении на манер парижских, чем в такой лавчонке, как наш прежний магазин. Но мне жаль было расставаться с комнатой, в которой я прожил двадцать пять лет. Поскольку контракт наш был действителен до июля, я до середины мая сидел у себя в комнате, поглядывая то на стены, то на решетку, которая напоминала мне приятнейшие минуты, проведенные в Замостье, то на старую мебель.

"Как я все это сдвину с места, как буду перевозить, боже ты мой?" думал я.

И вот однажды, в начале мая (в то время как раз стали распространяться слухи самого мирного свойства), перед закрытием магазина, подходит ко мне Стась и говорит:

- Ну, что же, старина, пора бы переезжать на новую квартиру.

Я почуствовал себя в эту минуту так, как будто вся кровь из меня вытекла, а он продолжает:

- Пойдем-ка посмотрим квартиру, которую я снял для тебя в этом доме.

- Как это снял? - спрашиваю я. - Ведь нужно договориться с хозяином о цене.

- Уже все оплачено, - отвечает он. Берет меня под руку и через задние двери магазина ведет в сени.

- Постой, - говорю я, - это помещение занято...

А он вместо ответа открывает дверь. Вхожу... Честное слово - гостиная, мебель обита утрехтским бархатом, на столах альбомы, на окнах майолика... У стены книжный шкаф.

- Вот тебе, - говорит Стась, показывая книжки в роскошных переплетах, три истории Наполеона Первого, жизнеописания Гарибальди и Кошута, история Венгрии...

Книжками я остался весьма доволен, но гостиная, признаюсь, произвела на меня неприятное впечатление. Стась заметил это и, улыбнувшись, вдруг распахнул другую дверь.

Боже милостивый!.. Да ведь вторая комната - точь-в-точь как моя старая, в которой я прожил двадцать пять лет! Зарешеченное окно, зеленая занавеска, мой черный стол... А у стены напротив моя железная кровать, двустволка и футляр с гитарой...

- Как, - спрашиваю я, - значит, мои вещи уже перенесли?

- Да, - отвечает Стах, - перенесли все до последнего гвоздика, даже подстилку для Ира.

Может, кому-нибудь это и покажется смешным, но у меня слезы навернулись... Я смотрел на его суровое лицо, грустные глаза, и мне трудно было поверить, что в этом человеке столь велика прозорливость и деликатность чувств. Если бы еще я хоть когда-нибудь ему намекнул... Но он сам угадал, что я буду тосковать по прежнему своему жилью, и позаботился о том, чтобы перенесли мою рухлядь.

Счастлива была бы женщина, на которой бы он женился! (У меня даже есть на примете подходящая партия...) Только он, должно быть, не женится. В голове у него бродят всевозможные чудные мысли, но, увы, не о супружестве... Сколько солидных особ уже приходило к нам в магазин - якобы за покупками, а на самом деле, чтобы Стася сватать, и все ни к чему.

Взять хотя бы пани Шперлингову - у нее тысяч сто наличными и винокуренный завод. Чего-чего она не накупила у нас, а все только затем, чтобы спросить у меня: