Болеслав Прус - Кукла

Приход отца прервал ее мечты.

- Кажется, барон Кшешовский прислал тебе письмо? - с любопытством спросил пан Томаш.

Дочь показала ему письмо и золотой ларчик. Пан Томаш прочитал его, покачивая головой.

- Он все-таки сумасшедший, хотя и неплохой человек, - замел он. Однако... Вокульский в самом деле оказал тебе услугу: ты победила смертельного врага.

- Я думаю, отец, нам бы следовало как-нибудь пригласить этого господина на обед. Я хотела бы поближе познакомиться с ним.

- Вот именно, я сам уже несколько дней собирался тебя об этом просить! - обрадовался пан Томаш. - Нельзя слишком строго блюсти этикет с человеком, столь нам полезным.

- Разумеется, - бросила панна Изабелла, - ведь даже верным слугам мы разрешаем некоторые вольности.

- Преклоняюсь, Белла, перед твоим умом и тактом! - воскликнул пан Томаш и в восхищении поцеловал дочь сначала в руку, потом в голову.

Глава пятнадцатая

О том, как человека терзает страсть и как - рассудок

Получив приглашение пана Ленцкого на обед, Вокульский поспешил прочь из магазина. Стены комнаты давили его, а беседа с Жецким, который упорно старался наставить его на путь истинный, показалась ему необычайно глупой. Ну не смешно ли, чтобы этот старый сухарь, помешанный на магазине и на Бонапартах, упрекал его в безрассудстве!

"И что плохого в том, что я влюбился! - думал Вокульский. - Пожалуй, поздновато, но ведь всю жизнь я не разрешал себе этой роскоши. Миллионы людей влюбляются, в природе любит все, что наделено способностью чуствовать, - почему же мне одному должно быть в этом отказано? А если правильна исходная точка, то правильно и все, что я делаю. Человек, желающий жениться, должен иметь состояние, - и я сколотил состояние. Должен приблизиться к своей избраннице, - я и приблизился. Должен заботиться о ее материальном благополучии и защищать от врагов, - я делаю и то и другое. Разве в борьбе за свое счастье я кого-нибудь обидел? Или пренебрег обязанностями перед обществом и ближними?.. Ох, уж эти мне ближние! И это общество! Оно-то никогда обо мне не заботилось, только ставило мне палки в колеса, зато от меня всегда требует жертв... Между тем именно то, что они называют безрассудством, заставляет меня выполнять то, что они именуют обязанностями. Если б не мое "безрассудство", сидел бы я и поныне, зарывшись в книжки, как моль, а сотни людей зарабатывали бы меньше денег. Так чего же они от меня хотят?" - в раздражении спрашивал он себя.

Свежий воздух и ходьба успокоили Вокульского; он дошел до Иерусалимской Аллеи и повернул к Висле. В лицо ему подул сильный восточный ветер, разбудив в душе какие-то неясные ощущения, живо напомнившие детство (словно он оставил его тут, за углом, и в нем еще бьется горячей волной молодая кровь). Мимо проехала длинная телега с песком, запряженная тощей клячей, Вокульский приветливо улыбнулся возчику; при виде растрепанной ведьмы-нищенки он подумал: "Какая милая старушка!" Его веселил свист, доносившийся с фабрики, и тянуло поболтать с ватагой чудесных мальчишек, которые, выстроившись на холме у дороги, швыряли камни в проходивших евреев.

Он упорно отгонял от себя мысль о сегодняшнем письме и завтрашнем обеде у Ленцких. "Нужно быть трезвым", - решил он, однако страсть была сильнее благоразумия.

"Зачем они меня пригласили? - раздумывал он с легкой внутренней дрожью. - Панна Изабелла хочет со мной познакомиться... Ну конечно, они дают мне понять, что я могу свататься! Ведь не слепые же они и не дураки! Могли ли они не заметить, что со мной делается в ее присутствии..."

Тут он задрожал так, что у него зубы застучали; и тогда отозвался рассудок:

"Погоди, погоди! От одного обеда и одного визита еще далеко до более короткого знакомства, а из тысячи близких знакомств едва ли одно приводит к сватовству; из десятка предложений едва ли одно бывает принято, и едва половина обручений кончается свадьбой. Итак, надо совсем потерять голову, чтобы даже при близком знакомстве надеяться на женитьбу, ибо за нее не более одного шанса, а против - двадцать тысяч шансов... Ясно или нет?"

Вокульский вынужден был признать, что ясно. Если бы всякое знакомство кончалось браком, то у каждой женщины были бы десятки мужей, а у каждого мужчины - десятки жен, ксендзы не успевали бы венчать, а мир превратился бы в сплошной сумасшедший дом. К тому же он, Вокульский, пока вообще почти не знаком с панной Ленцкой и только завтра ему предстояло по-настоящему познакомиться с ней.

- Итак, чего же я достиг ценой всех опасностей в Болгарии и всех этих скачек и поединков здесь?

"Твои шансы увеличились, - растолковывал ему рассудок. - Год назад была одна стомиллионная или одна двадцатимиллионная доля вероятия, что она пойдет за тебя, а через год, возможно, будет одна двадцатитысячная..."

- Через год? - повторил Вокульский, и его обдало пронизывающим холодом. Однако он превозмог себя и спросил:

"А если панна Изабелла полюбит меня или уже любит?"

"Прежде всего следовало бы знать: способна ли вообще панна Изабелла кого-нибудь полюбить?"

"Разве она не женщина?"

"Бывают женщины, как, впрочем, и мужчины, - с душевным изъяном, которые не умеют любить ничего, кроме собственных мимолетных капризов, - это такой же недостаток, как глухота, слепота или паралич, только менее очевидный".

"Допустим..."

"Хорошо, - продолжал голос, напоминавший Вокульскому язвительное брюзжание доктора Шумана. - Допустим, что эта дама способна любить, но полюбит ли она именно тебя?"

"Ведь не так уж я противен!"

"А ей ты можешь показаться противным, как красавец лев противен корове или орел гусыне. Видишь, я даже говорю тебе комплименты, сравнивая со львом и орлом, которые при всех своих достоинствах возбуждают отвращение в самках другой породы. Поэтому избегай самок другой породы..."

Вокульский очнулся и огляделся по сторонам. Он был уже у реки, подле деревянных амбаров. Проезжавшие мимо телеги обдали его черной пылью. Он поспешил повернуть обратно и по дороге попытался разобраться в себе.

"Во мне уживаются два человека: один вполне рассудительный, а другой безумец. Кто же из них возьмет верх?.. Ах, да не все ли равно! Однако что я буду делать, если победит рассудок? Какая мука - обладать огромным запасом нерастраченных чувств и сложить его к ногам самки другой породы: коровы, гусыни или чего-либо еще похуже!.. Какое унижение - смеяться над победами какого-нибудь быка или гусака и в то же время плакать над собственным сердцем, так безжалостно истерзанным, так постыдно растоптанным!.. Стоит ли жить, в таком случае?"

При этой мысли ему страстно захотелось умереть, исчезнуть, чтобы и горсточки пепла не осталось после него на земле.

Мало-помалу он все-таки успокоился и, вернувшись домой, стал вполне хладнокровно обдумывать, что надеть к завтрашнему обеду: фрак или сюртук? И не возникнет ли до завтра какое-нибудь непредвиденное препятствие, которое снова помешает ему ближе познакомиться с панной Изабеллой. Потом он подвел итоги торговых оборотов за последние дни, отправил несколько телеграмм в Москву и Петербург и, наконец, написал письмо старику Шлангбауму, предлагая ему купить на свое имя дом Ленцких.