Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)

"Всеобщий и обязательный хлеб...", "Разбудить все эти деревни" - это записывалось в "Дневнике" еще до выступления Золя. А мысль взяться за общественные дела в деревне приходила Ренару также лет за десять до того. Движение дрейфусаров действительно стало гранью в развитии Жюля Ренара, но в дрейфусарстве, как известно, были наряду с прогрессивными сторонами также и свои слабости. Не вспомнив о противоречивости дрейфусарства, нельзя понять и его сложное воздействие на Ренара, как оно отразилось в "Дневнике".

Ленин, единственный, вскрыл диалектику этой общественной драмы, о которой во Франции написаны горы книг. Дрейфусарство, указывает Ленин, могло стать толчком к революционным событиям, но оно само пресекло созревание революционной ситуации. Анализируя это противоречие, Ленин объясняет его субъективным фактором, действиями социалистов, включая даже Жореса, которые ограничили, сковали дрейфусарство. Вместо того чтобы, используя общественный подъем, отстаивать интересы пролетариата, социалисты проявили излишнюю заботу об устоях буржуазной республики 1.

Помня исчерпывающий анализ Ленина, можно понять впечатление, которое слова и дела дрейфусаров производили на интеллигенцию, на писателей. Как раз наиболее прогрессивно настроенные, ожидавшие революционного катаклизма интеллигенты восприняли крах дрейфусарства, переход некоторых его лидеров с антиправительственных трибун в министерские кресла, как некую неудавшуюся революцию.

Ренар, взволнованный выступлением Золя, писал в "Дневнике" :

"Я заявляю, что почувствовал внезапный и страстный вкус к баррикадам, и я хотел бы быть медведем, чтобы свободно орудовать самыми тяжелыми булыжниками. Раз наши министры плюют на республику, заявляю, что, начиная с сего дня, дорожу республикой, и она вызывает у меня уважение и нежность, как никогда раньше... Золя... нашел смысл своего существования, и он должен быть благодарен своим жалким судьям за то, что они подарили ему год героизма" 2.

1 См. В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 6, стр. 268, т. 10, стр. 25-26 и т. 41, стр. 82-83.

2 Ренар имеет в виду решение суда, приговорившего Золя к году тюремного заключения.

Когда движение сникло, Ренар испытал глубокое разочарование. Он понимал, что либерализм, так сказать, сдал на хранение властям свои крылья и наступила тошнотворная "эра малых дел". Отсюда неприязнь Ренара (многократно отраженная в "Дневнике") к либеральному народолюбию, в чем бы оно ни проявлялось - от псевдонародного театра в Париже до благотворительности в пользу крестьян, шедшей из помещичьего замка в Шитри.

Будучи избран мэром (в 1905 году), Ренар еще яснее увидел, какие жесткие пределы ставит его деятельности провинциальное одиночество, а главное, сама природа Третьей республики. Буржуазия откровенно мечтала о "сабле" в руках "сильного человека", говоря словами Золя.

Когда Ренар в "Дневнике" иронизирует над собой, как над "карманным Дон-Кихотом", бессильным побороть социальную несправедливость, мы воспринимаем это не как "саморазоблачение", а прежде всего как обличение лицемерия Третьей республики. Характерно, что и в своих спорах с социалистами Ренар также критиковал "робость" их тогдашней политики. Когда социалист Вадез предложил ему баллотироваться по списку его партии, Ренар ответил: "Нет, не слова меня пугают, и вы, дорогой Вадез, проявили в Шитри такое почтительное отношение к крестьянской собственности, которого у меня нет уже давно... Примкнув, я, пожалуй, сумел бы сказать только неприятное вашим друзьям, которым иногда не хватает кругозора".

Просветительская работа Ренара в деревне также резко отличает его от лекторов благотворительного толка. Своих слушателей Ренар делит на два лагеря: народ и "буржуазные враги". Из Шомо после доклада о Мольере он пишет жене: "Какая публика! Какое невежество! Я не говорю о рабочих и крестьянах эта часть аудитории, народная часть - хороша".

Популярность Ренара-просветителя объяснялась тем, что он в шедеврах французского искусства отыскивал их "живую жилку", считал, что, служа идеям социализма, он не просто союзник Жореса, но и преемник великих философов и писателей.

В "Дневнике" записаны следующие строки из речи Жореса: "Пролетарий не забудет человечества, ибо пролетарий несет его в себе. Он не владеет ничем, кроме своего звания человека. С ним и в нем звание человека восторжествует".

2

Критики признают неприятие Ренаром искусства, чуждого живой жизни, но любят подчеркивать особенность, исключительность, в конечном счете случайность его позиции. "Крестьянин Ренар, безжалостно врезавшийся своим острым серпом в заросли прописных букв... в самой цитадели... заоблачного символизма" 1, напоминает чудотворца или героя мифа.

1 Слова Леона Гишара.

Но в мифологических картинах есть своя логика: если на поле битвы остался один воин, перед которым отступает целый сонм врагов, то, в объяснение чуда, над полем клубится облако, а за ним полускрыты попечители и заступники воина - олимпийские боги. Нужно, чтобы и Ренар перестал быть одиноким солдатом, богатырем, растаптывающим змею декадентства, чтобы он предстал не только в окружении врагов, но и бок о бок с теми, кто помогал ему сражаться, и с теми, кто сражался до него. Внести такую поправку - это значит напомнить, что уже задолго до дебютов Ренара шла борьба между "заоблачной литературой" и литературой "жизненной правды", наследником которой чувствовал себя Ренар. Достаточно напомнить несколько дат из истории Франции - 1848, 1851, 1871 годы, чтобы увидеть истоки дифференциации в лагере литературы.

Еще в конце 50-х годов развернулась дискуссия между Шарлем Бодлером и Виктором Гюго.

Виктор Гюго соглашался, что Бодлеру в его лучших произведениях удавалось создать "le frisson nouveau" - "новый трепет". В наиболее живучих стихах Бодлера действительно улавливаются какие-то новые чувства лирический след пронесшихся над Францией революционных бурь, воспринятых Бодлером в атмосфере общественного подъема. Бодлер противопоставлял мечту о красоте, о чистоте - буржуазному свинству, торгашеству, в частности протестовал против "американизации" французской жизни. И это признавали Флобер, Гюго. Но Гюго понимал также, что в Бодлере жил и другой трепет страх перед революционным движением. Этот страх погнал Бодлера вспять и вернул его на позиции искусства для искусства. Он стал искать компромисса с правительством Наполеона III.

Виктор Гюго писал Бодлеру:

"Ваше предположение верно. У меня действительно есть с Вами разногласия. Я понимаю всю Вашу философию (ибо, как во всяком поэте, в Вас живет философ...), но я сохраняю свою философию. Я никогда не говорил: искусство для искусства, - я всегда говорил: искусство для Прогресса. В сущности, это то же самое, и Ваш ум слишком проницателен, чтобы Вы могли не чувствовать это. Вперед! Так говорит Прогресс, и о том же кричит Искусство. В этом весь смысл поэзии. "Ite!" 1 Разве не это вы делаете, когда пишете "Семь стариков" и "Маленькие старушки", стихи покоряющей силы... Именно это. Вы идете. Вы идете вперед. ...Но... поэт не может продвигаться один. Нужно, чтобы двигался человек. Итак, шаги человечества суть шаги искусства. Итак, слава Прогрессу".