Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)

Какая-то статистка, играющая проходную роль, говорит мне, что ее имени даже нет на афише, а намазалась так, будто успех пьесы зависит от того, как будет освещено ее лицо. До сих пор на сцене ей приходилось только открывать и закрывать двери, а она толкует о ролях, которые уже создала.

Несколько раз Антуан, слушая Депре, восклицает: "Вот это актриса! Как интересно с ней работать и учить такую женщину!" Она краснеет от похвал.

Ужинаем в театральном баре. Полицейские стучат в дверь. Антуан кричит им: "Я у себя дома".

2 марта. Генеральная репетиция. Иду в театр пешком. За кулисами ходят зловещие слухи по поводу пьесы Эрмана. Спектакль не получился. Кто-то протестует... Чувствуется сопротивление публики. Депре бледная от волнения. Антуан нервничает. Я даю ему какой-то совет, но он почти не слушает. Я остаюсь в его уборной.

Я хожу, рассеянно оглядываясь вокруг. Машинально трогаю вещи. Наконец слышу, как опускается занавес, слышу шум. Потом появляются актеры с какими-то странными лицами. Антуан целует Депре и говорит, сдерживаясь: "Это огромный успех!" Сияющая Депре без парика говорит мне: "Это вас надо спросить, довольны ли вы!"

О, прекрасные лица тех, кто приходит сюда ко мне, лица, освещенные улыбкой, смягченные слезами. Гитри: "Мы многого ожидали от вас, но вы превзошли себя!" Мадам Брандес: "Ох, как я рада! Вы великий художник!" Маринетта до краев переполнена радостью, Декав, чуть-чуть суховатый Куртелен, Порто-Риш, покачивающий головой, Капюс, который говорит мне: "Это первоклассно", - и мне становится стыдно, что я так сурово оценивал его пьесу.

- Я лично, - говорит Антуан Маринетте, - ничего не сделал. Сделал все он один. Он принес мне целый ворох ремарок.

27 марта. Верю в свою бледную звезду.

2 мая. Мама. Маринетта уговорила меня пойти к ней. Сердце у меня слегка бьется, потому что мне не по себе. Мама в коридоре. Она тут же начинает плакать. Молоденькая служанка не знает, куда сунуться. Мама долго меня целует. Я отвечаю ей всего одним поцелуем.

Она вводит нас в папину спальню, снова целует меня и говорит:

- Как же я рада, что ты пришел! Заглядывай ко мне время от времени! Господи боже мой! Какая я несчастная!

Я ничего не отвечаю и выхожу в сад. Она говорит:

- Пойди посмотри наш бедный сад! Куры разрыли все грядки и клумбы!

Только я выхожу из комнаты, она падает к ногам Маринетты и благодарит ее за то, что та меня привела. Она говорит:

- У меня только он один и есть. Морис приходил меня навестить, но даже не смотрел в мою сторону.

Она хочет дать мне серебряный столовый прибор. Маринетте она предлагает стенные часы. Как-то она сказала Байи: "В Сент-Этьене я видела маленький перочинный ножичек, и я чуть было не купила его тебе".

Целый год я ее не видел, - она не то что постарела, а расплылась, обрюзгла. Лицо все такое же, по-прежнему в нем чувствуется что-то пугающее, как на той фотографии, где она держит на коленях Мориса.

Никто не плачет и не смеется с такой легкостью, как она.

Я прощаюсь с ней, не поворачивая головы.

Клянусь, я уже давно не мальчик, и все-таки она действует на меня, как никто другой...

10 мая. Коммуна Шомо настолько незначительна, что даже газеты нашего края не пишут ничего о муниципальных выборах в Шомо. Парижские газеты "Ля Пресс", "Матэн", "Эвенман" объявили о моем избрании. Но в Корбиньи, в четырех километрах отсюда, никто не знает, что я избран. Правда, я сам позаботился о том, чтобы известить Париж.

11 мая. Дайте мне жизнь, о литературной части я позабочусь сам.

* Я двигаюсь, как крот. Время от времени обрушиваю комок земли. Просвет. Затем возвращаюсь в свою тьму.

30 мая. Пламя, пожалуй, последнее, в камине. Роза, первая, в стакане с водой.

* Наша душа бессмертна! Почему? А почему не душа животных? Когда гаснут два света, какая разница между пламенем жалкой свечи и пламенем великолепной лампы со сложной горелкой, на высокой подставке, под абажуром, который развевается, как юбочка?

2 июня. Моя мания быть добрым убивает во мне талант незаурядного полемиста. Когда я читаю статью Рошфора или Дрюмона, я иногда говорю себе: "Бедняжки! И это все?"

* Кюре из Шитри. В глубине души он очень оскорблен, что я не отдал ему визита, который он мне нанес после трех месяцев колебаний.

- Вы увидите, - говорит кюре, - он честолюбец, ваш Ренар. Он явился в Шомо хлопотать о выборах. Он захотел чинов. Не может пройти в Академию, так хочет стать муниципальным советником. Он надеется на наших людей. Я с ним говорил, я знаю, какой он мечтатель (улыбаясь), поэт! А гордый какой! Да, да. ...Он взял себе в заместители своего слугу Филиппа. Он написал "Рыжика", чтобы отомстить своей матери, добрейшей женщине.

В Шитри ходит по рукам экземпляр "Рыжика" с таким примерно примечанием: "Этот экземпляр найден случайно в книжном магазине. В этой книге он плохо отзывается о своей матери, чтобы отомстить ей".

3 июня. О Поле Адане. После каждой его фразы следовало бы легонечко ударять в барабан.

6 июня. Ламартин мечтает пять минут и час пишет. Искусство как раз в обратном.

* Мое воображение - это только моя память.

* Адан пишет все, что приходит в голову нам.

* Не вставать слишком рано, природа еще не готова.

* Птица не чувствует боли, когда ей подрезают крылья, но летать больше не может.

16 июня. Я болен прозой, как когда-то болел поэзией. Как же я буду писать потом?

18 июня. Ремесло писателя в том, чтобы научиться писать.

* У меня работа спешная - для потомства.

* Бледные, почти белесые тучи, которые медленно отделяются от черноты и похожи на дымок от грозовой канонады.

Горизонт сужается. Зелень лугов, желтушная зелень, от которой больно глазам и сердцу. Предзакатная тишина, и даже маленькие кусочки лазури.

Отдельные тучи сразу же откликаются на зов грозы и влекутся к грозовому мешку.

Там идет битва.

Относительно спокойный участок, куда стягиваются свежие подкрепления туч.

Мне на голову не упало ни капли, а в нескольких шагах деревья насквозь промокли от дождя.

Начинается бой. Успех его решает пушечный выстрел. Грохот града.

Рыжий фон, синий гнев, желтая ярость и это непрерывное мычание.

Битва туч. Некоторые из них возвращаются с поля боя раненные, опустошенные.

Те, что поменьше, спасаются бегством, потом возвращаются обратно. Многочисленная и сплоченная армия дождя спешит им на помощь.

И зрелище становится таким впечатляющим, что записная книжка закрывается сама собой и захлопывает карандаш.

К вечеру тучи снова идут в бой, искалеченные, окровавленные, одни торопятся, другие - еле-еле ползут.

Там у горизонта по кровавой воде катится солнце, как отвалившееся колесо боевой колесницы.

Река выходит из берегов, и быки, тревожно мыча, перебираются через это море.