Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)

Как будто не лучше было бы поймать этих самых птичек, свернуть им шею и изжарить! Нищета старается забыться и развлечься.

12 сентября. Все люди рождаются равными. Назавтра - они уже не равны.

* Как был бы прекрасен честный адвокат, который потребовал бы для своего подзащитного осуждения.

16 сентября. Поэт - как кузнечик. Одна-единственная нота, повторяемая бесконечно.

18 сентября. Приезжих больше всего восхищает в наших краях не я, а белизна наших быков.

21 сентября. Лицо, внезапно постаревшее от горя, походит на воду, которую морщит ветер.

29 сентября. Писатель, которого надо перечитывать как можно чаще, дабы исправить его недостатки, - это я сам.

3 октября. Театральный критик.

- Какая снисходительность!

- Ну и что же! Ведь и это своего рода заслуга. Неискренние комплименты даются так же трудно, как правдивая критика.

4 октября. Театр. Подумать только, бог, который все видит, вынужден видеть и это!

К чему говорить правду по поводу искусства, в котором нет ни на йоту правды.

Разумеется, фальшивые персонажи могут говорить правдивые вещи.

6 октября. Политика должна была бы быть прекраснейшим на свете делом: гражданин служит своей стране. А в действительности она - самое низкое на свете.

10 октября. Каждый день я бываю ребенком, взрослым мужчиной и стариком.

* Канарейка, которая может петь лишь в золоченой клетке.

1 ноября. Возвратившись в полночь после обеда у мадам Брандес, мы обнаруживаем в комнате консьержки, которая вышла нам отпереть, следующую записочку: "На сей раз вас избрали! Люсьен Декав, Октав Мирбо, Ж.-А. Рони".

12 ноября. Сегодня вечером первый обед Академии Гонкуров.

Я очень огорчился, когда мои крестные запретили мне произнести речь. Вы видите: я не приготовился. Я принес вам лишь свою глубокую и еще тепленькую благодарность. Молю, примите ее в таком виде, в каком я вам ее подношу.

Я горжусь тем, что попал в число наследников Гонкура. Надеюсь, что если бы он увидел меня здесь, он бы меня не проклял.

Зато я не так спокоен за Гюисманса. Я чувствую бремя этого нелепого наследия. Его острое и умное лицо еще больше обострилось бы, увидь он меня здесь. Он поглядел бы на меня, пожалуй, благожелательно, но загадочно улыбнулся бы.

Я мечтал об Академии: все о ней мечтают, но я никогда не надеялся, что буду избран.

Слишком значительная часть моей жизни отдана мечтаниям, даже, если хотите, лени. Надо будет последить за собой. Мне кажется, что я должен работать за двоих: прежде всего, конечно, за себя и для другого персонажа, который вдруг сделался мне дорог: для Гонкуровской академии. Буду работать, чтобы хоть немного сократить расстояние между мной и Гюисмансом, даже рискуя увеличить его. Буду работать, чтобы вы не раскаивались в своем выборе. Опубликовать в ближайшее время книгу, куда я постараюсь вложить то, что есть во мне не самого худшего, - вот чем я отблагодарю вас.

Мрачное видение Буржа, расплачивающегося с извозчиком. Потом Жеффруа, совсем бледный, будто его вот-вот начнет тошнить. Жюстен Рони, который зовет меня "новичком". Потом Энник: "Вы здесь у себя". Потом Рони-старший берет меня за обе руки:

- Мы речей не произносим, но я должен вам сказать, мы счастливы, что вы в наших рядах... Талант... Характер... Порядочный человек...

- Весьма тронут, - говорю я, пожимая руки Рони. Сразу становится не так холодно. А холодно было.

Надо было поговорить с Жеффруа, чью пьесу репетируют в Одеоне. В кабинете воняет. Но я не осмеливаюсь открыть окно.

Официанты не поднесли мне букет цветов.

Заказываем обед. Декав суетится, как дневальный. На следующий обед Мирбо заказал красную капусту, жиго с горошком. Здоровенный официант записывает меню.

Конечно, они не принимают нас всерьез.

Не явились Поль Маргерит и Леон Доде: один сбежал, другой уехал в провинцию делать доклад. Должен ли я казаться обиженным? На самом деле я ничего не замечаю.

Едим мы какую-то гадость. Почему мы обедаем как снобы? Да что там! Элемир Бурж, маленький, худенький, скрытный, бедный человек, наобедал на шестнадцать франков и сорок су дает на чай. Неужели же он еще сигару закурит, которая стоит больше двадцати су?

Жюстен Рони неизменно любезен и похож на Метерлинка.

Говорят о книгах, выдвигаемых на премию, называют "Заколдованную землю" Виньо, "Лотарингские земли" (чьи?) и "Обстоятельства жизни" (чьи?).

Я объясняю Жюстену, что такое Лабиш.

- Да, - говорит он. - Реализм хотел обойтись без остроумия и поэзии. И дорого за это расплачивается.

Мирбо рассказывает о войне семидесятого года. Он весьма удручен, так как ему пришлось изъять из книги описание смерти Бальзака из-за дочери госпожи Ганской, а даме, голубчик, уже восемьдесят годков! Когда Мирбо пишет, он предельно ясен, а когда говорит, чувствуется какая-то сумасшедшинка. Впрочем, внушительный мужчина. Умеет рассмешить.

Я теперь понял: это наследники. Почти все они между собой на "ты". Речь идет о том, допускать до наследства такого-то или такого-то родича или нет. Мое появление - это нечто новое. Придется заниматься только литературой.

У Рони-старшего бухгалтерская голова. Это он ведет счета, заявляет, что сигары чересчур дороги, наизусть знает, сколько осталось денег.

Шесть обедов - по одному в месяц - в течение полугода. Неявившиеся академики платят свои двадцать франков. Из этих средств создается касса взаимопомощи.

- Это еще не принято статутом, - говорит Энник, - но вы должны быть в курсе дела. Только никому не говорите. А то все набросятся.

Если Гонкуровская академия, основанная в противовес академии Французской, совершит серьезную ошибку и ее распустят, капитал перейдет к Французской академии. Рони предвидит, что нас экспроприируют социалисты.

6 декабря. Второй обед Гонкуров, назначенный на 5 декабря. Леон Доде приходит с запозданием и жмет мне руку обеими руками. И тут же его зовут к телефону. Он так и пышет здоровьем. Он пьет красное вино, не разбавляя водой, и ест все подряд. Поначалу холоден, быстрые взгляды, потом постепенно воодушевляется.

Знаменитая красная капуста, заказанная в прошлый раз Мирбо, не имела особого успеха. Один лишь Декав старается, но оставляет больше половины на тарелке.

Мирбо рассказывает, как все холмики и косогоры бессильны перед его автомобилем. Сейчас он опять начнет рассказывать о войне семидесятого года, когда французы удирали с поля боя, а пруссаки давали примеры великодушия; но разговор заходит о Премии.

Кто-то сообщает, что Поль Маргерит получил пятнадцать тысяч франков за роман, проданный "Пти Паризьен" при посредничестве Виньо, секретаря Дюпюи. И Мирбо получил одно письмо от Пуанкаре, другое от Клемансо, все о том же Виньо. Леон Энник тоже, но этот застенчивый председатель нашел следующую формулу: "Ваш протеже остается моим кандидатом".