Жюль Ренар - Стенка

Жюль Ренар

Стенка

Перевод Е. А. Лопыревой

Жоржу Куртелину.

I

В них было с избытком и добрых чувств и злости, но уж раз в три месяца они непременно ссорились на неделю. Они подолгу бывали добрыми соседками, почти жили друг у друга, и вдруг оказывалось, что все между ними кончено. Проворная Морванда принималась пересчитывать по пальцам недостатки Ганьярды. Той работа языком, пожалуй, давалась трудней, но зато она легче удерживалась от желания идти на мировую. Наконец наступал день, когда они обменивались улыбками. По приглашению Морванды Ганьярда заходила к ней и наново восхищалась всем в доме - чистотой окон, очага, печного свода, медной посуды и даже ведра с водой, такой прозрачной, что при одном взгляде на нее хотелось пить.

- Как вы ухитряетесь жить в чистоте? У меня так всегда грязно.

Она нарочно выдумывала.

- Это у вас, - отвечала Морванда, - все словно вылизано.

Так и достоинство свое соблюдали и льстили друг другу.

На пороге Ганьярда рассыпалась в похвалах перед навозной кучей. У Морвандов навоз складывали в форму из досок, и со всех четырех сторон она для крепости была обложена хворостом и кольями. На нее можно было взобраться по пологой доске, как на помост.

- Пока, толстуха! - говорила Ганьярда.

- Пока, малышка! - отвечала Морванда.

На самом деле толстая-то была Ганьярда, а маленькая - Морванда. Однако слова шли от чистого сердца.

II

В деревне так толком и не узнали, что было причиной той ссоры. Одни утверждали, что Ганьярда вывернула на общий двор лоханку помоев. Другие, в том числе и деревенский учитель, считали, что Морванда - может быть, и не по злой воле - опрокинула под ноги соседке корзину гнилых яблок.

Что же из этого вышло?

Ганьярда размахнулась вилами и перешибла обе лапки не принадлежавшей ей гусыне, а Морванда, не имея на то никакого права, свернула шею одному гусаку.

Потом обе ретиво заработали языками.

Морванда тявкала. Ганьярда рычала.

Морванда металась по двору, швырялась чем попало, поднимала, опять бросала и нечаянно оцарапала себе лицо. Она только и умела визжать - что попало, зато беспрерывно. Часто она подбегала к своему врагу и останавливалась, заложив за спину упрямые руки с обгрызенными ногтями.

И тут-то на ее красную, растрепанную головку, на шею, на плечи, как горячий душ, опрокидывалась кипящая ругань Ганьярды. Скрестив руки и отдуваясь, та расходилась все больше и больше. По временам они на мгновенье застывали, задохнувшись: одна - пригнув голову, другая - почти взлетая вверх, и, клюв к клюву, взъерошившись, только и могли, что коситься друг на друга.

III

Морванда бросилась к мужу в столярную мастерскую. Там она растянулась на стружках и долго не могла вымолвить ни слова. К потному лицу прилипли опилки. Машинально она накручивала себе стружку на палец колечком. Глаза ее были сухи, но она все-таки испускала тяжелые вздохи, похожие на рыдания.

Филипп Морванд не глядел на нее.

Он был человеком хладнокровным и всю жизнь проводил в раздумье. Измерив доску, он измерял ее вторично, и если длина доски оказывалась той же, он задумывался. Но особенно глубоко задумывался он перед мертвецом, для которого ему заказывали гроб. Не прикасаясь к телу, он снимал мерку, а потом, строгая доски, все время мучился: а вдруг он ошибся, сделает меньше, чем надо, и покойника придется втискивать в гроб?

- Этому надо положить конец, - глухо проговорила Морванда.

Филипп ничего не ответил. Наклонно поставив перед собой выстроганную доску, зажмурив один глаз и прищурив другой, он высматривал сучки на поверхности дерева. Его рубанок быстро сгрызал их, и они мелкими кудряшками отлетали прочь.

- Это не жизнь! - сказала Морванда.

И прибавила, что с этим надо покончить.

Филипп не выразил ни согласия, ни несогласия. Он впал в раздумье, Морванда изложила ему обстоятельства дела. Она уже успокоилась и справедливости ради не поносила соседку. Ведь добрым нравом не обладала ни одна из них. Тут и спору быть не может. А раз нет согласия - лучше разойтись.

- А ты как посоветуешь?

- Ну что ж! - промолвил Филипп. - Отчаливай от нее.

- А если она со мной заговорит?

- Не отвечай.

- Чтобы она меня за дуру посчитала?!

- Тогда тяните дальше, - сказал Филипп. - Тебе бы одеть длинную жердь в старые лохмотья да поставить ночью перед ее окном. То-то Ганьярда разозлится, когда проснется. Попробуй все-таки.

- Мне тебя просто жаль, - сказала Морванда.

- Ну что ж! - сказал Филипп.

Он принимал это дело близко к сердцу и охотно дал бы другой совет, но ничего придумать не мог. Он взял трубку, набил табаком и, остерегаясь зажигать, чтобы не устроить пожара, важно посасывал ее. Время от времени он перекладывал ее в другой угол рта или вовсе вынимал, плевал, вытирал губы, и казалось, вот-вот он заговорит.

Но то была ложная тревога.

Потом он опять снял очки, сложил крест-накрест их длинные тонкие, паучьи лапки и не торопясь убрал очки в свободный уголок верстака. Можно было побиться об заклад, что он нашел выход. Морванда ждала. Но Филипп тоже ждал.

- Ну, - сказала наконец Морванда, - хоть я и дура, а у меня все-таки есть одна мысль.

Она думала, что Филипп сразу спросит:

"Какая же?"

Ей пришлось заговорить самой:

- Я сюда пришла за советом нарочно, я хотела доказать тебе, что ты дурень похуже меня.

Филипп не только не схватился за молоток, но не выказал и тени возмущения. Он уже слыхивал такое и отлично знал баб, даже свою собственную. Морванда оставила свои подвохи и отдала приказ:

- Сговорись с Ганьярдом и сделайте стенку через весь двор до самой дороги. Сделайте ее повыше, чтобы мне не видеть эту злую бабу, но не слишком высоко, чтобы стенка не загораживала петушка на колокольне, потому что я лучше слышу, когда звонят к обедне, если вижу петушка.

- Это обойдется дорого, - сказал Филипп.

- Ганьярд заплатит половину. Это будет на пользу и ему и нам. У каждого будет свой двор.

- Мне это не нравится, - сказал Филипп. - Ганьярд - парень славный.

- А мне нравится, - сказала Морванда. - И вообще, начиная с этого дня, держись от него подальше, от твоего Ганьярда.

- Он мне ничего не сделал.

- Неприлично мужьям дружить, раз жены не ладят.

- Вы опять поладите.

- Послушай-ка, Филипп. Оставь ты это, а то я вовсе разозлюсь. Я скорее поладила бы с нашей свиньей - да, да, с нашей свиньей!

- Ну, а что мне сказать Ганьярду?

- Ты ему скажешь, что больше не хочешь водиться с коротышкой, у которого ляжки в шесть дюймов - и сразу уже зад.

- Ноги, - благородно заметил Филипп, - надо говорить ноги, в шесть дюймов.

- А я говорю - ляжки! Скажешь, нет?

Она вскочила, готовая к бою. Стружки дрожали у нее на локтях, на юбке. Филипп снова надел очки и примерился рубанком к последнему сучку на своей наклонно поставленной доске.