Дмитрий Мамин-Сибиряк - Том 5. Сибирские рассказы.

Авдей Семеныч никогда ничего не пил, а тут назло жене выпил красного вина к несколько рюмок сибирской облепихи. Милочка не могла на него смотреть без улыбки. Какой папа смешной — весь покраснел, глаза сделались мутными, язык начал заплетаться. Окатов, кончив графинчик водки, хлопнул его по плечу и неожиданно заявил:

— А вот что, Авдей Семеныч, смотрю я на тебя и думаю: эх, хорошо было бы, ежели взяли бы мы с тобой и махнули в Сибирь… а?..

— Я и сам то же думаю, — еще неожиданнее согласился Авдей Семеныч и даже стукнул кулаком по столу. — Да, едем… Довольно!.. Ах, как я устал, весь устал!..

— У нас, брат, отдохнешь… Поля, лес, реки — все, чего душа просит. Другим человеком будешь…

— Вот-вот… И я то же думаю. Завтра же едем… Даю тебе честное слово. Возьму отпуск сначала, а потом переведусь на службу в Сибирь. Слава богу, земля не клином сошлась…

— В Сибири место всем найдется, — поддерживал Окатов. — Люди нужны… Хорошо у нас. Свет увидишь, по крайней мере, живых людей…

Авдей Семеныч вскочил и нервно заходил по столовой. Елена Павловна молча глядела в свою тарелку. Молодые люди переглядывались, едва сдерживая смех. Ах, какой смешной папа… Наконец Елена Павловна не выдержала и спросила:

— А как же я, Авдей Семеныч? Ты говоришь все время только об одном себе…

— Ты?..

Авдей Семеныч вдруг захохотал.

— Ты? Я тебя совсем не знаю… Да, не знаю. Ты для меня совсем чужой человек…

Расходившегося Авдея Семеныча едва увели спать. Он что-то такое громко говорил, размахивал руками и старался вырваться. Когда дверь кабинета заперли, оттуда долго еще слышался его охрипший голос:

— Да дайте же мне быть человеком хоть раз в жизни!.. Оставьте меня!..

Авдей Семеныч проспал мертвым сном до одиннадцати часов вечера и проснулся с страшной головной болью. В доме было тихо. Он вышел в гостиную — там никого не было, в столовой — тоже. Авдей Семеныч послал горничную за сельтерской водой и вернулся к себе в кабинет. Елена Павловна заперлась у себя в спальне, и идти к ней было немыслимо.

«Пробуждение пьяного петербургского чиновника…» — с горечью подумал Авдей Семеныч, шагая из угла в угол по кабинету.

Он припомнил до мельчайших подробностей довольно безобразную сцену в столовой, и ему сделалось совестно перед детьми. Что они подумают о нем? Ну, жена посердится, наговорит кислых бабьих слов, а затем примирится на какой-нибудь шляпке. А вот дети… гм… да… Вообще скверно. В голове Авдея Семеныча еще бродили пары облепихи, и он не мог признать себя виновным по существу дела. Да, он был прав, но только высказать все это следовало другими словами и совсем уж при другой обстановке.

Освежившись сельтерской водой, Авдей Семеныч завалился спать.

— Спи, пьяненький петербургский чиновник, — думал он вслух. — Ты осмелился в собственном доме, кажется, единственный раз сказать правду…

Проснулся Авдей Семеныч на другой день рано, потребовал себе чаю в кабинет, оделся и вышел из дому раньше обыкновенного на целых два часа. Чтобы убить время, он долго гулял по набережной Фонтанки, выходил на Неву и вполне освежился. Все вчерашнее ему показалось каким-то сном. Неужели это был он, Авдей Семеныч, всегда скромный, вежливый, тихо и покорно тащивший тяжелое семейное ярмо?

Да, случай, — бормотал он, покачивая головой.

Он боялся даже думать о том, как он вернется со службы домой и как покажет глаза жене и детям. Да, положение было ужасное… Он был счастлив, что может идти в свой департамент и с головой зарыться в бесконечную работу до пяти часов вечера. А там будь что будет… Подходя к месту своего служения, Авдей Семеныч припомнил, что вчера обещал Окатову приехать на вокзал проводить его. Этого еще недоставало… Как он встретится с другом детства и что будет говорить с ним?

— А это все он виноват, неистовый сибиряк! — решил наконец Авдей Семеныч, оправдываясь перед самим собой. — Конечно, он… Все он! Если бы не он, ничего бы и не было. Одним словом, не поеду его провожать…

Но Окатов предупредил последнюю мысль и сам явился в департамент, чтобы пригласить друга детства пообедать где-нибудь с глазу па глаз. Авдей Семеныч испугался, когда курьер подал ему карточку Окатова.

— Они там-с, ждут вас в приемной, ваше превосходительство, — докладывал курьер, почтительно вытянувшись.

Его превосходительство смущенно жевал губами и медлил.

— Гм… да… — бормотал он, потирая лоб рукой. — Да… Так скажи этому господину, что меня нет… то есть, что я был на службе, а потом уехал… Нет, постой!.. Ты скажешь… скажешь… Одним словом, скажи, что меня нет!..

— Слушаю-с, ваше превосходительство!

На соборной площади губернского города Красноскутска стоял дом соборного протопопа Миловзорова, сдававшийся внаймы под торговые помещения. Город был хотя и бойкий, но протопоповскому дому как-то не везло, — кто его ни снимет, тот и прогорит. Была торговля «колониальными товарами», потом галантерейная, потом мануфактурная, но все они провалились в самом непродолжительном времени. Колониальный торговец бежал от долгов, галантерейщик объявил себя несостоятельным, а мануфактурист предлагал своим кредиторам по десяти копеек за рубль. Местные красноскутские коммерсанты объясняли эти крахи прямо домом, в котором «неладно». Сам протопоп умер, а протопопица жила во флигеле с сыном. Дом стоял пустым уже целых два года, и это огорчало протопопицу до глубины души, потому что лишало ее главной статьи дохода. Что думал сын протопопицы, занимавший место в одном из частных банкоз, было неизвестно, потому что это был очень сдержанный молодой человек, не любивший болтать.

В одно прекрасное утро на роковом доме появилась громадная вывеска: «Квист, Блике и К°, комиссионеры заграничных торговых фирм». По сторонам вывески были прибиты аншлаги с изображением швейной машины, велосипеда, кофейной мельницы и разных других, более или менее соблазнительных предметов. В окнах нового магазина можно было видеть самые предметы торговли и целый ряд разноцветных афиш, рекомендовавших удивительнейшее мыло для вывода пятен (марка «последнее слово науки»), еще более удивительный порошок для чистки металлов, несколько вернейших средств от насекомых необыкновенный инструмент, заменявший пилу, алмаз для резания стекла, складной аршин и служивший, смотря по желанию, ножом и вилкой, и т. д. Удивительнее всего было то, что магазин открылся как-то вдруг, неожиданно, а его вывеска напоминала те цветы, которые распускаются в одну ночь.

— Немцы какие-то, — объясняла протопопица любопытным. — Прямо с железной дороги приехали вечером, дали задаток за два месяца вперед, а утром уж магазин открыли.