Дмитрий Мамин-Cибиряк - Том 6. Сибирские рассказы и повести. Золотопромышленники. 1893-1897

— Ната, я приехал к тебе с решительным предложением, заговорил наконец он деловым тоном. — Необходимо всю эту историю покончить…

— То есть как покончить? — испуганно спросила Ната и даже попятилась от своего собеседника…

— Очень просто: выбирай между мной и Агапом Терентьичем… Иначе я не могу!.. И даже не позволю!..

— Ах, какой ты смешной!., настоящий Отелло!.. — засмеялась Ната неестественным смехом. — Ты забыл, Борис, только одно маленькое обстоятельство, именно спросить меня: захочу ли я этого?..

— Ты, ты, Ната… Ты шутишь, конечно?..

— Нет, говорю серьезно… Да перестань, пожалуйста, геройствовать! Нужно смотреть на вещи прямо.

Эта сцена была прервана в самом интересном месте неожиданным появлением Агапа Терентьича: весь красный, потный, с блуждавшими, налитыми кровью глазами, он едва держался на ногах. Обвешенный какими-то лядунками, он был очень смешон. Поставив ружье, Агап Терентьич колеблющейся походкой подошел к Нате, грубо схватил ее за руку и проговорил:

— Ссударыня! Не угодно ли вам убираться в свою комнату?.. Але-марш!.. А я буду иметь честь побеседовать здесь с господином Локотниковым… да-с!

Ната закрыла лицо руками и скрылась в конторе. Локотников стоял перед Агапом Терентьичем бледный, с дрожащими губами и твердой решительностью задушить эту пьяную скотину.

— Что вам угодно от меня? — спрашивал Борис Борисыч, принимая вызывающую осанку.

— Мне-с? Хе-хе!.. Пожалуйста, не с такой гордостью, сеньер! А разговор короткий… да! С вами говорит муж в лучших своих чувствах… Я давно все вижу и не позволю приделывать мне известное украшение всех обманутых мужей!

— Милостивый государь, вы забываетесь! Как вы смеете?!.

Я… я сейчас задушу вас!..

— Убирайтесь вон отсюда… Я все знаю!.. Слышали?..

Локотников хотел броситься и задушить эту гадину, но ангелом примирения явилась Ната, и у него опустились руки.

Она бросилась между приготовившимися к драке мужчинами и залила весь огонь двумя фразами:

— Борис Борисыч! Как вам не совестно вступать в драку с пьяным человеком?.. Не человеком, а фельдшером! Потом вы забыли, что вы у меня…

— Да, я фельдшер… верно… — повторил Агап Терентьич с азартом и колотил себя в грудь. — Да, фельдшер… а все-таки обманывать себя не позволю! Ната, але-марш!

Локотникову ничего не осталось, как только вернуться домой в самом отчаянном настроении духа. Его возмущал этот случай не потому, что его, Бориса Локотникова, выгнал в шею пьяный фельдшер, нет! — его уничтожало поведение Наты… Он теперь ненавидел ее, ненавидел себя и готов был повеситься со злости.

После этого происшествия, конечно, всякие отношения между Валежным и Незабвенным были прерваны. Борис Борисыч сказался больным и целых три дня не показывался из конторы. Кузьмовна на цыпочках подходила к дверям и подолгу прислушивалась, что делает барин: «Шагает из угла в угол, как маятник, и делу конец!.. Тоже вот воды страсть сколько выпил…» Своим старым умом Кузьмовна очень хорошо смекала, откуда на барина навело сухоту, и про себя постоянно ругала «желтолапую Наташку».

«И чего польстился: из себя спичка спичкой, никакой настоящей женской красоты… тьфу!.. — раздумывала Кузьмовна, стараясь самым добросовестным образом очернить Нату хоть в своих глазах: и то легче. — Удивительное это дело!.. Точно не стало этого добра, нашей-то сестры, баб… только выбирай! Барин заправский в годах… ну, да еще за молодого постоит…»

Иногда, увлекшись течением своих мыслей, Кузьмовна принималась думать вслух, причем, конечно, больше всего доставалось Незабвенному прииску.

— Еще человек женатый называется… — ораторствовала Кузьмовна, с сердцем тыкая какой-то горшок в печь: дело происходило в кухне. — Ну, и глядел бы за женешкой-то — на то ты и муж называешься… обязанность такая мужецкая, да! Жена задурила, должен взнуздать… а еще муж… тьфу!..

— Кто муж-то, нянька? — спрашивал Белоусов, любивший заглянуть в кухню, когда там топилась печь, — может, и перепадет что из съестного. — Какого ты мужа нашла?

— Кто… известно кто!.. Распустил требушину-то свою и думает, хорошо.

— Это ты насчет Агапа Терентьича?..

Белоусов подмигнул левым глазом в сторону барской комнаты, — дескать, знаем! — и не без важности прибавил:

— Ты это совсем напрасно, нянька… Она совсем не жена Агапу Терентьичу. Верно говорю…

— Но-о?.. Ах, она…

— А ты думала, Борис-то Борисыч глупее нас с тобой? Небось, дело свое тонко знает… только вот теперь маленькая заминка вышла. Ну, да ничего: барышня Наталья Игнатьевна добреющая…

— Уж молчал бы! Туда же… добреющая…

Белоусов только ухмыльнулся и вышел поскорее из кухни, опасаясь проболтаться Кузьмовне. Как все люди «робкого характера», этот молодой человек был ужасно болтлив, и каждая новость его мучила, как попавшая в глаз соринка; а теперь ему было полное основание опасаться за свой язык: на душе лежала настоящая тайна — именно нужно было передать Борису Борисычу маленькую записочку от самой Натальи Игнатьевны. Она так ласково просила его, Белоусова, сохранить тайну и расспрашивала про барина, что он и как. Белоусов мот засвидетельствовать, что барышня была такая скучная и два раза вытерла глаза платком.

— Так передашь своему барину в руки? — спрашивала барышня несколько раз.

— Непременно-с… Прикажете насчет ответу-с?..

— Да… нет, ничего не говори, а только не попадайся с запиской на глаза Агапу Терентьичу — он и тебя убьет!

После необходимых предосторожностей и всякой таинственности записка Наты очутилась наконец в руках барина, который прочитал следующее:

«Я чувствую, что после всего случившегося не должна вам писать… Есть такие люди, которые всегда и во всем виноваты, хуже того — они вечно виноваты пред самими собой, пред своей совестью. Лежу теперь больная, совершенно одна… Прощайте, прощайте!

Еще так недавно ваша Ната».

Борис Борисыч внимательно перечитал эту записку несколько раз и горько улыбнулся: он не верил ни одной букве этой записки, которая являлась в этой глупой истории только лишней каплей общей лжи.

— Her, совершенно достаточное количество глупости на мою долю! — проговорил он вслух. — Довольно… довольно…

Собственно говоря, Борис Борисыч сильно колебался: желание видеть Нату, говорить с ней казалось ему недосягаемым счастьем, но благоразумие превозмогло, и он остался. Записка осталась без ответа, и только одна Ильза, все время лежавшая под письменным столом, могла бы рассказать удивительные вещи: как Борис Борисыч плакал, как он обнимал ее, Ильзу, и целовал в лоснившийся шелковый лоб. Собака оставалась единственным верным другом…

Так отношения между Валежным и Незабвенным закончились навсегда. Борис Борисыч с особенной энергией погрузился в свои приисковые дела и совсем не интересовался, что происходит на Незабвенном, хотя и не мог застраховать себя от болтовни Кузьмовны. Так дело тянулось до самой осени, когда по целым неделям шел дождь и наступили бесконечные темные ночи. Приисковые дороги превратились в сплошную грязь, и ездить по ним можно было только верхом. В пасмурные короткие дни можно было слышать только печальный крик отлетающих в теплые края журавлей, — все, что жило и веселилось в лесу, теперь смолкло. Скука, особенно по вечерам, наваливалась страшная, и Борис Борисыч по целым часам ходил из угла в угол. Иногда он заставлял что-нибудь рассказывать Кузьмовну, иногда дрессировал Ильзу, иногда насвистывал какую-то мудреную арию из старинной оперы.