Ромен Роллан - Жан-Кристоф (том 2)

Ваш друг - Кориннета.

P.S. Захватите побольше нот!"

Кристоф не без труда понял, что все это значит, а поняв, возликовал не меньше Коринны и тотчас же отправился в гостиницу. Он боялся, что вся труппа сойдется к обеду, но в приемной не было ни души. Исчезла и сама Коринна. Наконец до него донесся из задних комнат звонкий, смеющийся голос; он отправился на поиски и набрел на Коринну в кухне. Актрисе взбрело в голову приготовить блюдо по своему вкусу, одно из тех южных блюд, аромат которых разносится на целый квартал и дурманит даже камни. Коринна была уже на короткой ноге с хозяйкой гостиницы, тучной дамой; они говорили на чудовищном жаргоне, перемешивая французские, немецкие и даже негритянские слова. Обе громко смеялись, потчуя друг друга своей стряпней. При виде Кристофа они еще сильнее расшумелись. Гостю предложили убраться, но он остался, и ему тоже посчастливилось вкусить замечательного яства. Он чуть-чуть поморщился, за что Коринна обозвала его тевтоном-варваром и прибавила, что он не достоин стольких хлопот.

Они вместе поднялись в маленькую приемную, где был уже накрыт стол на два прибора - для него и для Коринны. Кристоф с удивлением осведомился, где же ее товарищи. Коринна развела руками:

- Не знаю.

- Разве вы не обедаете вместе?

- Вот еще! Довольно и того, что видишься в театре!.. Не хватало еще встречаться за столом!..

Все это так не походило на немецкие нравы, что Кристоф был удивлен и очарован.

- А я-то думал, - сказал он, - что вы общительный народ!

- Да разве я не общительная?

- Быть общительным - это значит жить в обществе. Посмотрели бы вы на нас! Женщины, мужчины, дети - все это состоит в обществах от рождения и до могилы. Все совершается в обществе: едят, поют, мыслят вместе с обществом. Если общество чихнет, тут же чихают все его члены; если хочешь выпить кружку пива, пей в обществе.

- Весело, - сказала она. - Почему уж тогда не пить из одной кружки?

- Разве это было бы не по-братски?

- Ну его, такое братство! Я хочу быть "братом" тех, кто мне по душе, а вовсе не всех подряд!.. Фу! Это уже не общество, это муравейник!

- И я так думаю! А теперь посудите сами, каково мне с ними жить...

- Так переселяйтесь к нам!

Кристоф сказал, что он бы не прочь. Он стал расспрашивать ее о Париже и французах. Сведения, которые она ему давала, не отличались точностью. И причиной тому было не только бахвальство южанки, но и безотчетное желание ошарашить собеседника. Из ее слов можно было заключить, что в Париже все свободны; и так как все парижане умны, то всякий наслаждается своей свободой, но не злоупотребляет ею; всякий делает, что ему угодно, верует, любит - или не любит - по-своему, никто против этого не смеет возражать. Там уж не станут трогать чужие верования, залезать в чужую душу, там не навязывают другим своих мнений. Политические деятели не вторгаются в литературу и искусство, не преподносят орденов, теплых местечек и денег своим друзьям и клиентам. Репутация и успех там не зависят от клики, журналисты не продаются, литераторы не разбивают ни кадильниц с фимиамом о головы друг друга, ни самих голов. Там не бывает, чтобы критика глушила молодые дарования и мелким бесом рассыпалась перед получившими признание талантами. Не бывает, чтобы успех - успех как таковой - становился целью, оправдывающей все средства, чтобы он притягивал восторги публики. А парижские нравы! Какая мягкость, сердечность, доброта! Ни малейшей неискренности в отношениях. Ни тени злословия. Каждый спешит на помощь соседу. Каждый новоприбывший, если только он хоть чего-нибудь стоит, может рассчитывать, что к нему со всех сторон протянутся дружеские руки, что ему постараются расчистить дорогу. Бескорыстные рыцарские души французов горят чистой любовью к прекрасному; единственная их смешная черта - это идеализм; он-то и повинен в том, что французов, при всем их уме, вечно обманывают другие народы.

Кристоф слушал развесив уши; да и было чему удивляться. Коринна и сама удивлялась, слушая себя. Она уже позабыла то, что говорила накануне Кристофу о трудностях своей парижской жизни; да и он об этом не вспомнил.

Но Коринне мало было вдохнуть в немцев любовь к своей стране: ей хотелось, чтобы полюбили и ее, Коринну. Воздерживаться от флирта целый вечер - не слишком ли это мрачный и смешной искус? И она напропалую кокетничала; но то был потерянный труд: Кристоф просто ничего не замечал. Он не признавал флирта. Он любил или не любил. Когда он не любил, то был за тысячу миль от всякой мысли о любви. К Коринне он чувствовал живейшую симпатию, он весь был под обаянием этой южной натуры, такой новой для него, под обаянием непринужденности, веселости, живого и свободного ума актрисы, - этого было предостаточно, чтобы полюбить, но "дух реет, где хочет"; здесь он отсутствовал; а играть в любовь без любви - это Кристофу и на ум не пришло бы.

Его холодность подзадоривала Коринну. Когда Кристоф уселся за рояль и начал играть принесенные им пьесы, Коринна примостилась рядом, обхватила обнаженной рукой шею Кристофа и, следя за нотами, пригнулась к клавишам: она почти касалась щекой щеки своего гостя. Он ощущал прикосновение ее ресниц и видел близко-близко уголок ее лукавого глаза, всю ее очаровательную мордочку и тонкий пушок над слегка вздернутой, улыбающейся губкой, которая словно бы ждала. Она ждала, но Кристоф не понял ее зова: Коринна мешала ему играть, только это он и почувствовал. Он невольно высвободился и отодвинул свой стул. Обратившись минуту спустя к Коринне с каким-то замечанием, он увидел, что ее душит смех: ямочка на ее щеке смеялась; прикусив губы, она изо всех сил удерживалась, чтобы не расхохотаться.

- Что это вы? - спросил он с удивлением.

Она взглянула на него и ответила взрывом хохота.

Он ничего не мог понять.

- Чему вы смеетесь? - спросил он. - Я сказал что-нибудь смешное?

Чем больше он приставал к ней с расспросами, тем громче она смеялась. Стоило ей взглянуть на его озадаченное лицо, и ею овладевал новый приступ смеха. Наконец она поднялась, подбежала к дивану, стоявшему в противоположном углу комнаты, и зарылась в подушки, чтобы нахохотаться всласть: все тело ее смеялось. Кристоф тоже засмеялся; он подошел к Коринне и слегка хлопнул ее ладонью по спине. Вволю нахохотавшись, она подняла голову, отерла слезы, выступившие на глазах, и протянула ему обе руки.

- Какой же вы милый! - сказала она.

- Не хуже других.

Она не выпускала его рук, все еще вздрагивая от легких взрывов хохота.

- Что, легкомысленный народ _французенки_? - спросила она.

- Вы насмехаетесь надо мной, - весело отозвался Кристоф.

Коринна растроганно взглянула на него и, энергично тряхнув его руку, спросила:

- Друзья?