Ромен Роллан - Жан-Кристоф (том 3)

Наутро г-жа Жанен поспешила к сестре, занимавшей роскошную квартиру на бульваре Осман. Она втайне надеялась, что им предложат здесь остановиться, пока они не устроятся самостоятельно. С первых же слов ее заблуждение рассеялось. Чета Пуайе-Делорм была возмущена банкротством зятя. Жена особенно боялась, как бы это не бросило на них тени и не повредило карьере мужа, и считала крайним бесстыдством, что разоренная семья навязывается им и может их опозорить. То же думал и судья, но он был человек довольно порядочный и, вероятно, постарался бы помочь Жаненам, если бы жена не препятствовала ему, что, впрочем, было ему на руку. Итак, г-жа Пуайе-Делорм оказала сестре ледяной прием. Г-жа Жанен была потрясена, но постаралась смирить свою гордость и намекнула, в каком тяжелом положении они находятся и чего ждут от родных. Те сделали вид, что не поняли, даже не оставили сестру с детьми обедать и официально пригласили их на обед в конце недели. При этом приглашение исходило не от г-жи Пуайе, а от судьи: ему стало неловко за жену, и он постарался смягчить ее черствость; он держал себя с подчеркнутым простодушием, но чувствовалось, что простодушие его деланное и что он большой себялюбец. Несчастные Жанены вернулись в гостиницу, боясь поделиться друг с другом впечатлением от этой первой встречи.

Несколько дней они бродили по Парижу в поисках квартиры. Они выбились из сил, поднимаясь на верхние этажи; им опостылел вид домов-казарм, где скучено столько людей, где столько грязных лестниц, комнат, лишенных света и казавшихся такими унылыми после их просторного провинциального дома. Они все больше падали духом. Улицы, магазины, рестораны по-прежнему приводили их в смятение, чем широко пользовались все, кому не лень. За любой пустяк с них заламывали непомерную цену, как будто они обладали способностью превращать в золото все, к чему прикасались, - это золото им приходилось оплачивать из собственного кармана. Они были удивительно непрактичны и не умели постоять за себя.

Хотя у г-жи Жанен не осталось никаких надежд на сестру, она все же чего-то ждала от обеда, на который их пригласили. С замиранием сердца готовились они к этому вечеру. Их приняли не по-родственному, а как гостей, - впрочем, ничем, кроме чопорного тона, этот обед от обычных будничных не отличался. Дети познакомились со своими сверстниками двоюродным братом и сестрой, которые оказались не более радушными, чем их родители. Девочка, очень нарядная и жеманная, говорила с ними присюсюкивая, тоном вежливого превосходства, и смущала своей манерной слащавостью. Мальчику была смертельно скучна эта повинность - сидеть с бедными родственниками, и он все время дулся. Г-жа Пуайе-Делорм сидела, надменно выпрямившись, и, даже когда угощала сестру, хранила укоризненный вид. Г-н Пуайе-Делорм нес какой-то вздор, лишь бы не говорить о серьезных вещах. Во избежание опасной личной темы бессодержательный разговор вертелся вокруг кушаний. Г-жа Жанен попыталась заговорить о самом для нее важном. Сестра перебила ее каким-то незначительным замечанием. А возобновить попытку у г-жи Жанен не хватило мужества.

После обеда она велела Антуанетте сыграть на рояле, чтобы та показала свои способности. Девочка была смущена, раздражена и потому играла отвратительно. Семейство Пуайе с нетерпением ожидало, когда она кончит. Г-жа Пуайе поглядывала на дочь, насмешливо кривя губы, и так как вещь была длинная, она снова заговорила с сестрой на посторонние темы. Но тут Антуанетта, окончательно сбившись, с ужасом заметила, что на каком-то пассаже начала пьесу сначала и, значит, нет надежды выпутаться; тогда она оборвала игру двумя не вполне верными и одним совсем уже фальшивым аккордом.

- Браво! - произнес г-н Пуайе и велел подать кофе.

Госпожа Пуайе сказала, что дочь ее занимается с самим Пюньо. Девица, занимавшаяся с самим Пюньо, заметила:

- Очень мило, душенька... - и спросила, где Антуанетта училась.

Разговор не вязался. Все, что можно сказать о безделушках, украшавших гостиную, о нарядах мамаши и дочки Пуайе, было сказано.

"Вот сейчас нужно, необходимо заговорить..." - твердила себе г-жа Жанен.

И тут же вся внутренне сжималась. Наконец, когда она сделала над собой неимоверное усилие и решилась, г-жа Пуайе вставила как бы вскользь, но весьма непринужденным тоном, что, к сожалению, около половины десятого им надо уехать - они приглашены и отказаться не могут... Жанены, глубоко оскорбленные, поднялись и собрались уходить. Их для вида уговаривали остаться. Но через четверть часа раздался звонок на парадном: лакей доложил о друзьях и соседях семьи Пуайе, живших этажом ниже. Супруги Пуайе переглянулись и пошептались со слугами. Г-н Пуайе, запинаясь, под каким-то предлогом попросил Жаненов пройти в соседнюю комнату. (Ему хотелось скрыть от друзей существование, а главное, присутствие в их доме неудобной родни.) Гостей оставили одних в нетопленой комнате. Дети не помнили себя от обиды. У Антуанетты на глазах стояли слезы; она больше ни минуты не хотела оставаться здесь. Мать сперва возражала, но так как ожидание затягивалось, согласилась уйти. Они направились в переднюю. Там их нагнал Пуайе, которого предупредил лакей; он пробормотал извинения и сделал вид, что хочет удержать их; но ясно было, что ему не терпится их спровадить. Он помог им одеться; улыбаясь, пожимая руки, приглушенным голосом говоря любезные слова, он подталкивал их к двери и, наконец, выставил. Вернувшись в гостиницу, дети расплакались от негодования. Антуанетта бушевала, клялась, что ноги ее не будет у тетки.

Госпожа Жанен сняла квартиру на пятом этаже, по соседству с Ботаническим садом. Спальни выходили на грязные, в пятнах, стены темного двора, столовая и гостиная (г-жа Жанен непременно желала иметь гостиную) на людную улицу. Целый день громыхал паровой трамвай, вереницей тянулись похоронные дроги, направляясь на кладбище в Иври. Оборванные итальянцы с кучей вшивых ребятишек торчали на скамьях или пронзительно орали, ссорясь между собой. Из-за шума нельзя было держать окна открытыми, а вечером, по дороге домой, приходилось пробиваться сквозь суетливую, дурно пахнущую толпу, запрудившую улицу, шлепать по лужам; вдобавок в нижнем этаже соседнего дома помещался гнусный кабак, у порога которого, окидывая прохожих наглым взглядом, толкались проститутки - огромные рыжеволосые девки с одутловатыми, набеленными и нарумяненными лицами.

Скудные денежные запасы Жаненов стремительно истощались. Каждый вечер они, холодея от ужаса, подсчитывали убыль в своем кошельке. Они пытались урезывать себя, но не умели - эта наука дается долгими годами лишений, если человек не обучен ей с детства. Люди, не бережливые от природы, напрасно будут учиться бережливости: при первом же случае они уступят соблазну, а экономию отложат до следующего раза; если же они случайно выгадают или вообразят, будто выгадали какие-то крохи, то поспешат истратить эти крохи, и в итоге расход в десять раз превысит экономию.