А Байетт - Китайский омар

- Ну и?..

- Ее работы ужасны! Отвратительны. Кощунственны. Вся студия - в которой бедняжка к тому же ест и спит - увешана дешевыми репродукциями Матисса. Сон. Розовая обнаженная женщина. Голубая обнаженная женщина. Большое синее платье. Музыка. Художник и его модель. Зорба на террасе. И все до единой загажены. Каким-то веществом органического происхождения, доктор, возможно, кровью или тушеным мясом, или испражнениями, да-да, я склоняюсь к последней версии, поскольку откуда ж в этой убогой конуре взяться более достойной грязи? Иногда она намеренно изменяет, искажает контуры тел или лиц своей пачкотней, иногда сажает кляксы, словно закидывает картину помидорами - может, и правда помидорами? - и еще яйцами. Но иногда картины просто исполосованы. Дерьмом в форме свастики! Это отвратительно. И убого.

- Отвращать и кощунствовать - ее цель, и она своего добилась, беспристрастно произнесла Герда Химмельблау.

- И что из этого? Разве цель - оправдание? - рев Перри Дисса испугал молодую китаянку, которая подошла зажечь восковые горелки под подставкой для тарелок. Девушка шарахнулась в сторону.

- В последнее время искусство традиционно несет элемент протеста, заметила доктор Химмельблау.

- Традиционного протеста, - громогласно уточнил Перри Дисс, и шея его налилась кровью. - Это в порядке вещей. Я и сам протестовал в былые дни, да и все мы не без греха, человек вообще не может состояться, если не внесет свою лепту в эпатаж, не подразнит гусей. Но в нашем случае я не приемлю совсем иное: претенциозную дешевку и леность! И мне кажется - уж простите, доктор, что эти какашки оскорбляют как раз то, что я почитаю священным, да-да, священным, хоть над этим словом наша маленькая сучка будет наверняка хохотать до упаду. Пускай бы она могла просто скопировать эти шедевры, эти сияющие... ну да ладно... так вот, если б она сумела хоть что-то сделать, если б разобралась в оттенках голубого, розового, белого, оранжевого и черного, да-да, черного! - и после этого почувствовала неодолимое желание осквернить картины, что ж, я уважал бы ее протест.

- Кстати, поосторожнее со словом "шедевры", - пробормотала доктор Химмельблау.

- Да знаю я эти реверансы, знаю. А вы все-таки послушайте! У нее же ушло не больше получаса, чтобы все загадить! Полчаса на все про все! И дольше эта дура на Матисса в жизни не смотрела! Она толком не помнит ни одного полотна, из наших бесед это ясно как день! Весь Матисс в ее воспаленном воображении сливается в одно чудовищное женское тело, пышущее мужской агрессией. Она ничего не видит! Ей не дано! И мы присвоим ей диплом за полчаса дерьмометания?

- Матисс, - вставила Герда Химмельблау, - иногда клал мазок и надолго задумывался, убирал холст на недели и даже месяцы, пока не поймет, куда класть следующий.

- Мне это известно.

- А вдруг... распределение... гм... испражнений на картине тоже требовало определенных размышлений? Вдруг она думала, куда класть следующую порцию?

- Чушь. Искусство я всегда отличу. И, поверьте, я внимательно выискивал хоть какую-то изюминку. Хотя бы юмор, визуальный юмор, рассчитанный на то, чтобы вызвать улыбку. Ничегошеньки! Намазано, наплюхано как попало. Ужас!

- Сделано в расчете вас растревожить. Цель достигнута.

- Доктор Химмельблау, а вы, собственно, на чьей стороне? Кстати, я читал вашу монографию о Мантенье. Примите самые лестные отзывы, это настоящий chef-d'oeuvre . А вот работы Пегги Ноллетт... Вам хоть доводилось их видеть?

- Я не болельщик, профессор Дисс, я декан женского студенческого сообщества. Я получила официальную жалобу и должна принять официальные меры. Сейчас такие времена, что это может оказаться крайне неприятным для меня, для факультета, для всего университета и для вас, профессор. Посвящая вас в ситуацию неофициальным образом, я превышаю свои полномочия. Но мне очень важно знать ваш ответ на конкретные обвинения. Что до Пегги Ноллетт - да, я ее видела. Довольно часто. И однажды видела ее работы.

- В таком случае... Вы сами понимаете, что... ну, не мог я... гм... заигрывать с ней так, как она описывает. У нее не кожа, а картофельная кожура! И само тело - гниющая картофелина. Оно гниет - там, внутри, под всеми этими рубашками, жилетками, вязаными балахонами и тюремными тряпками. А ее руки и ноги вы видели? Забинтованы как у мумии, перетянуты ремешками, веревками, закованы в поганые налокотники и наколенники... Да еще эти черные шоферские перчатки с крагами! И везде пряжки, пряжки, пряжки... Так и ждешь, что из-под них засочится какая-нибудь желтоватая гадость и она разотрет ее о картину "Радость жизни". А волосы! Она же несколько лет не мыла голову! Хранит, как старую засаленную сковородку, и не дай бог на этот жир попадет хоть капля воды! Неужели вы допускаете, доктор, что я до нее дотронулся?

- Да, представить трудно...

- Невозможно. Конечно, я вполне мог посоветовать ей поснимать с себя все лишнее, мог даже опрометчиво - думая, как вы понимаете, спасти картошку сказать что-то о воздухе, омывающем тело. Но, уверяю вас, не более того. Я пытался - вопреки собственному инстинкту - общаться с ней как с человеческим существом. А все прочее - плод ее больного воображения. Надеюсь, вы мне верите, доктор Химмельблау. Собственно, вы - тот единственный почти свидетель, которого я могу призвать для защиты.

- Я вам верю, - коротко вздохнув, произнесла Герда Химмельблау.

- Тогда давайте поставим на этом точку, - сказал Перри Дисс. - Давайте вкушать эти изысканные яства и говорить о вещах более приятных, чем Пегги Ноллетт. В жизни не пробовал более вкусных креветок.

- К сожалению, все не так просто. Если она не отзовет жалобу, вам обоим придется давать показания в Сенате университета. Университет, кстати, обязан, если вы изъявите такое желание, нанять вам адвокатов самого высокого класса: это правило сохранилось с былых времен, когда у университетских сенатов была реальная власть и деньги. Но обстановка сейчас такова, что правда никого не интересует, и, боюсь, вам не миновать неприятностей. Вас могут уволить - могут и не уволить, - но так или иначе, поднимется волна протестов против вас лично, ваших научных трудов и вашего пребывания в университете. И проректор испугается, что вся эта шумиха подорвет финансирование и факультет, единственный в Лондоне факультет, дающий сразу две художественные специальности, придется закрыть. Хозяева университета ждут доходов, и мы, естественно, не являемся направлением "главного удара", наши студенты не привлекают экспортеров...

- Кстати, почему нет? Не все же они - Пегги Ноллетт. Что до меня... возьмите-ка еще бамбуковых побегов и проращенных бобов... что до меня, я хотел было сказать, что готов немедленно подать в отставку и уберечь вас от дальнейших неприятностей. Но я не готов. Потому что не потакаю лжецам и шантажистам. И потому что эта девица - не художник, она не умеет работать, она не видит, и ей ни в коем случае нельзя дать диплом. И потому что Матисс - это Матисс.