Мигель Сервантес - Назидательные новеллы

Это несколько утешило ризничего; он распрощался с Кортадо, а тот возвратился обратно к Ринкону, который стоял неподалеку, все это наблюдал; чуть-чуть подальше находился еще один носильщик, который видел все, что произошло, равно как и то, что Кортадо передал Ринкону платок. Он подошел и сказал:

- Скажите мне, господа кавалеры, не из полупочтенных ли будут ваши милости?

- Мы не принимаем вашего вопроса, господин кавалер, - ответил Ринкон.

- А ну-ка, почешите темя, сеньоры мурсияне! - продолжал тот.

- Мы вам не из Мурсии, да и не из Тевы тоже, - сказал Кортадо. - Если вам что-нибудь нужно, - говорите, а если нет, так ступайте с богом.

- Ах, вы не понимаете? Так я вам это растолкую и даже в рот серебряной ложечкой положу. Я хочу спросить, сеньоры мои, не из воров ли будут ваши милости? Впрочем, сам не знаю, к чему мне об этом спрашивать: ведь мне и так известно, что вы воры. Но скажите, как же это вы не побывали на таможне сеньора Мониподьо?

- А что, в ваших краях воры платят налоги? - спросил Ринкон.

- Налогов не платят, - ответил носильщик, - но зато, во всяком случае, записываются у сеньора Мониподьо, который является их отцом, учителем и защитником. По этому я советую вам сходить со мною на поклон к сеньору Мониподьо, а без его указки и думать не смейте воровать, иначе это обойдется вам не дешево.

- Я полагал, - ответил ему Кортадо, - что воровство есть свободное звание, не знающее ни податей, ни налогов, а если кого и притянут к уплате, то люди платятся оптом, и выручают их либо шея, либо плечи. Но коль скоро выходит так, что в каждой деревне живут по-своему, подчинимся вашему обычаю, который, надо думать, наимудрейший из всех, ибо Севилья - лучший город в мире. Итак, ведите нас туда, где находится кавальеро, о котором вы говорите. Я уже догадался из ваших слов, что он человек весьма почтенный, благородный и, кроме того, знаток своего дела.

- Это он-то почтенный, это он-то знаток и мастер своего дела?! воскликнул носильщик. - Да он у нас такой, что за все четыре года, что он состоит нашим отцом и начальником, только четверо из наших угодили на перекладину, человек тридцать попали к заплечным, да еще около шестидесяти двух сели на плавучие доски .

- По правде сказать, сеньор, - заметил Ринкон, - мы столько же смыслим в этих словах, как в искусстве летать по воздуху.

- Ну, пойдем, - сказал носильщик, - а по дороге я вам объясню эти слова и еще некоторые другие, которые вам необходимо знать как свои пять пальцев.

И затем он стал им объяснять и толковать разные слова из числа тех, которые воры называют "херманеско" или "хермания", и беседа вышла довольно длинная, потому что путь у них был не короткий; на ходу Ринкон спросил у своего вожатого:

- А может быть, и вы, ваша милость, тоже из воров?

- Да, - ответил тот, - я вор, - и делом своим служу богу и добрым людям, но я еще не очень опытный и отбываю пока что год послушничества.

- В первый раз слышу, что бывают на свете воры, которые служат богу и добрым людям! - вставил Кортадо, на что их юный спутник ему заметил:

- Сеньор, углубляться в богословие - не мое дело, но я все-таки знаю, что каждый из нас своим трудом может восхвалить господа, особливо же при том уставе, который Мониподьо ввел для всех своих приемышей.

- Какое же может быть сомнение, - сказал Ринкон, - в том, хорош ли или свят этот устав, если он заставляет воров служить богу!

- Он до того свят и хорош, - продолжал собеседник, - что для нашего дела лучше и не надо. Мониподьо постановил, чтобы часть украденного мы отчисляли на масло для лампады одной высокочтимой в нашем городе иконы. И поистине великие последствия имело для нас это доброе дело. Не так давно одного рогача под три страсти поставили за то, что он двух ревунов замотал, и хоть хилый был и лихорадка его каждые четыре дня трясла, а все перенес и не запел ни разу: как будто бы с ним ничего и не делали. Все наши мастера приписывают это его редкой набожности, потому что его собственных сил вряд ли хватило, чтобы только первые нелады от палача принять. Я знаю, вы сейчас спросите о значении некоторых попавшихся у меня слов; поэтому-то я хочу предупредить вас и объяснить их прежде, чем вы зададите вопрос. Знайте, что рогачом называется тот, кто ворует скот; страстями - пытка; ревунами, с вашего позволения, ослы; первые нелады - это первый взмах плети палача. Да то ли еще: мы молимся по четкам, которые у нас размечены по дням недели, и многие из нас не воруют по пятницам, а по субботам не вступают в разговор с женщинами, носящими имя Марии.

- Все это одна красота, - молвил Кортадо; - но скажите мне, ваша милость, вы, может быть, помимо прочего налагаете еще на себя возмещения или пени?

- О возмещении, конечно, говорить не приходится, - возразил носильщик, это дело невозможное, потому что каждая краденая вещь делится на множество частей и каждый член или участник братства получает свою часть, так что вор, совершивший кражу, ничего возвратить не может; а кроме того, никто и не побуждает нас к такому усердию, потому что мы никогда не исповедуемся, а если нас отлучают от церкви, то мы никогда об этом не знаем, так как ходим в церковь не в те дни, когда читаются отлучения, а все больше в дни всеобщего отпущения грехов, принимая в расчет добычу, которая бывает при большом стечении народа.

- И не делая ничего, кроме этого, - осведомился Кортадо, - все вы считаете свою жизнь святой и хорошей?

- А что же в ней плохого? - спросил носильщик. - Разве не хуже быть еретиком, ренегатом, убить отца своего и мать или, наконец, быть содомиком ?

- Вы, ваша честь, хотели, должно быть, сказать содомитом ? - заметил Ринкон.

- Вот именно - содомитом, - подтвердил носильщик.

- Конечно, плохо, - сказал Кортадо; - но поскольку судьбе нашей было угодно, чтобы мы определились в ваше братство, то давайте прибавим шагу, потому что я умираю от желания повидать сеньора Мониподьо, о котором рассказывают такие чудеса.

- Ваше желание вскоре исполнится, - ответил носильщик, - потому что дом виден уже отсюда. Вы пока постойте у дверей; я схожу узнать, свободен ли сейчас Мониподьо, потому что как раз в это время он обычно принимает.

- В час добрый! - сказал Ринкон.

Забежав на несколько шагов вперед, носильщик юркнул в дом, не только не роскошный, а просто-напросто

захудалый; мальчики стали дожидаться у дверей. Вскоре их провожатый вышел и пригласил их войти; он велел им подождать на крошечном дворе, который был вымощен кирпичом и так чисто вымыт и выскоблен, что казалось, будто его смазали кармином самого лучшего качества. С одной стороны стояла скамейка о трех ножках, с другой - кувшин с отбитым носом, покрытый сверху крышкой, такой же неблагополучной, как и кувшин; чуть-чуть подальше лежала камышовая циновка, а посредине дворика стоял горшок (или, как говорится в Севилье, - масета ) с базиликой.