Лао Шэ - Под пурпурными стягами

Сияние проникло в комнату и, приблизившись к кану, осветило мое лицо.

- Ха-ха-ха! Прекрасно! Прекрасно! - Гость не стал садиться на предложенный ему стул и отказался от чая. Его полная мягкая рука вытащила из-за пазухи ассигнацию достоинством в два ляна и положила возле меня. От зеленоватого кольца, украшавшего палец белой руки, тоже исходило мягкое приятное свечение.

- Прекрасно! Ха-ха-ха! - Сияние, сопровождающееся хохотком, поплыло к выходу. -Нет, нет! Не провожайте меня! Ха-ха-ха!

Заливаясь смехом, гость подошел к воротам и, продолжая смеяться, поставил ногу на ступеньку экипажа. Легонько щелкнул хлыст, и колеса пришли в движение. Хохоток постепенно слабел и совсем затих, когда экипаж выкатился из переулка. В воздухе висело облачко дорожной пыли.

Тетя выбежала из своей комнаты и опрометью бросилась к кану. Она обалдело смотрела на ассигнацию, не веря своим глазам.

- Господин Дин! Господин Дин! - воскликнула она, когда к ней подошел кто-то из родственников. - Невероятно! Откуда он узнал?

Каждому хотелось что-то сказать, но ничего путного в голову не приходило. В нашем хутуне, кажется, никогда раньше не появлялся такой нарядный экипаж. А какой подарок! Целых два ляна. "На радость и в знак уважения!" Никто из родственников никогда не держал в руках таких больших денег! Ведь на них можно устроить первоклассный обед в ресторане!

Отца грызло раскаяние.

- Подумать только! В этом году я его даже не поздравил! А он...

- Откуда он все-таки узнал, если ты к нему не ходил с новогодним визитом? - снова последовал вопрос тети.

- Не волнуйся, прошу тебя! - Мать попыталась успокоить отца. - Если он к нам пришел, значит, не гнушается. Господин Дин - человек широкой натуры!

- И все же кто ему сказал? - не успокаивалась тетя.

Не получив ответа на свой вопрос, она молча направилась в свою комнату, испытывая ко мне некоторое уважение и даже зависть, но, когда пришла к себе и разожгла трубку, принялась снова честить лысого разбойника.

Я уже рассказывал, что моя прабабушка в свое время сопровождала крупного маньчжурского сановника в Юньнань. Когда сановник вернулся назад, он привез с собой несметные богатства, которые сейчас весьма успешно разбазаривал его потомок - господин Дин Лу.

Да, его звали Дин Лу, но у него было еще несколько имен: Цзыфэн, Юйчжай, Фучэнъ, Шаофу [Все имена или прозвания имеют обычно добрый смысл. В данном случае: Сюны-в-изобилии, Кабинет Благополучия, Богатый Чиновник и т.д.]. Иногда он называл себя Старцем чистого инея, хотя ему едва перевалило за двадцать. Когда Дин Лу исполнилось всего шесть годков, для него пригласили учителей - знаменитых конфуцианцев. Один обучал его маньчжурской грамоте, второй - китайскому языку и правилам стихосложения, третий разъяснял смысл канонов и истории. О том, сколь велика была его усадьба, распространяться, пожалуй, не стоит, достаточно сказать, что одна библиотека занимала помещение из шести комнат. Возле этого здания, окруженного террасой, возвышался хоть и невысокий, но видом весьма утонченный, если можно так сказать, искусственный холм, возле которого были вырыты два водоема под названием Пруд пионов и Пруд гортензий. Каждой весной по берегам пышно разрасталась благовонная полынь и заячья трава. Что до пионов и гортензий, то по распоряжению Старца их давно вырвали, потому что хозяину очень хотелось узнать, станут ли они цвести без земли.

У белой стены с восточной стороны библиотеки растет изумрудный бамбук. С другой стороны - лиловый терновник. Бамбук и терновник покамест продолжают свое существование, и возле них нередко можно видеть отпрысков из знатных маньчжурских и китайских фамилий, которые часто приходили к Дин Лу совершенствовать свои знания. Кто-то из них получил степень сюцая [Сюцай - первое из ученых званий, обычно присваивалось после экзаменов в уезде] и даже занял чиновный пост, а вот у Старца чистого инея этого не получилось, хотя он своими блистательными талантами выделялся среди всех своих знакомых, ибо в совершенстве овладел науками, равно гражданскими и военными. Дин Лу, к примеру, мог пропеть оперу "Продажа коня" - всю от начала до конца. Любил он также каллиграфическое искусство. В минуты душевного просветления он заставлял маленького слугу растирать в громадной тушечнице тушь, дабы он смог начертать огромные иероглифы величиной по меньшей мере в три чи каждый надписи "Счастье" и "Долголетие", которые он потом дарил своим коллегам по учению. Однако на Дин Лу порой находила хандра, и тогда он не прикасался к кисти, иногда даже не брал ее в руки несколько месяцев кряду. Не поэтому ли в написанных им знаках чувствовалась поразительная мощь? Правда, иногда в отдельных иероглифах не хватало нескольких черточек или, наоборот, появлялась лишняя точка. Но это уже другой разговор.

А еще господин Дин Лу любил слагать стихи. В минуты творческого подъема он придумывал фразу, а кто-то из друзей - его ученых коллег должен был придумать продолжение. Дин Лу толком не научился ни маньчжурскому, ни китайскому языку, но считал (и даже твердо верил) что, стоит ему хоть чуть-чуть постараться, он преодолеет все препятствия. Но вот надо ли стараться? Он помнил - по чистой случайности - одну или две броские фразы из классических текстов и старался по любому поводу их прочитать наизусть. Вот, скажем, такая строка:

Одинокая утка вместе с вечерней зарею парит.

Осенние воды слились с красками неба.

"Разомкнул уста - появилось на свет целое сочинение!" - так говорили в подобных случаях. Находясь в добром расположении духа, Дин Лу проявлял интерес к разным наукам и учениям. С воодушевлением он бросался знакомиться с самыми различными людьми, среди которых могли оказаться и даосы, и поклонники буддизма, и последователи других школ. Дин Лу считал себя знаменным мужем нового типа, обладающим большой культурой и широтой мышления. Он даже немного симпатизировал взглядам реформаторов Кан Ювэя и Лян Цичао [Кан Ювэй (1858-1927) и Лян Цичао (1873-1929) - руководителя реформистского движения в конце XIX - начале XX в., вынужденные эмигрировать из Китая после разгрома движения властями].

Человек по своей природе довольно добрый, он дарил свое серебро только за то, что кто-то назвал его "почтенным господином". Он никогда не задумывался над тем, кто из его предков был богат больше, а кто меньше, и не интересовался, сколько оставили ему денег дед и отец. Его управляющий докладывал ему о месячном бюджете всего в одной фразе. Дин Лу никогда не опускался до того, чтобы узнать цену какой-то вещи. Если она ему приглянулась, он ее тут же покупал, сколько бы она ни стоила, потому что готов был заплатить любую сумму. С детства он привык играть золотыми и серебряными брусочками или ценными безделушками из агата и нефрита, поэтому никогда не задумывался о действительной стоимости вещей. Наверное, поэтому некоторые даосы и буддийские монахи утверждали, что у молодого барина задатки настоящего небожителя. Его натура, мол, объемлет всю природу, а душа широкая и свободная. И действительно, видя кою-то в печали или тревоге, господин Дин Лу полагал, что все несчастия этого человека идут от узости его мышления и оттого, что бедняга не может вырваться из круга своих забот.