Отто Вальтер - Немой. Фотограф Турель

Война, подумал Лот. Огонь, и бомбы, и дым. Танки. Холодок пробежал у него по спине. Стрельба и танки, думал он. Солдаты. И вдруг он пригнулся. Господи, как он мог забыть! Он вжился в теплый металл. Он же разбойник. Возможно, кто-то вызвал солдат. Разбойник на крыше гаража, у Пауля Мака, на заправочной станции. И вот они здесь и сейчас поднимутся наверх. Они заняли все выходы. У них пушки. А потом они спустятся к плотине и заберут остальных, Пауля и других, братьев Белартов и Томаса. И отнимут у них добычу — оранжевые надутые шланги, на которых мальчишки плавают по водохранилищу.

На мгновение перед ним возникло взбешенное лицо двоюродного брата Пауля. Вот так караульный! Не мог прибежать сюда раньше этих солдат и предупредить нас! Дождался, что его забрали прямо с крыши… Он боялся шевельнуться и даже не решался посмотреть вниз, на площадку перед заправочной станцией, которая стала чужой и угрожающей. Свист шлифовальной машины прекратился. Стали слышны странные, нежные звуки, издаваемые самой металлической крышей, тихое постукиванье, с которым, вероятно, ударялись об нее солнечные лучи; а может, это оттого, что под тенниской у Лота часто-часто колотилось сердце, в сгибе локтя, куда он спрятал голову, было багрово-темно. В нем поднималось какое-то ощущение, что-то давнее, о чем он не хотел думать, и что все же медленно переполняло его; чувство, или, может быть, мысль, или, по крайней мере, цепочка слов возникала в его мозгу. Солдаты. Заберут. Тюрьма. Разбойник за решеткой. Иди же! Отец. Отец сидит в тюрьме. «Я его найду, мне не придется больше стоять у стены и придумывать, как мне его повидать», — подумал он, и на мгновение он снова увидел перед собой отца, не представляя, что же произойдет, если они его заберут, и он проникнет в тюрьму к отцу, проникнет сквозь все решетки. Все его существо, и все, что он думал, и слышал, и обонял, удары сердца, и багровая тьма, и зной, и мерцание, и запах асфальта, черная поверхность дороги, выстрелы, танки и крик какого-то солдата, и оранжевые шины, и грохот плотины, и все эти машины, и Бенни, дядя, и мотоцикл NSU, решетки, и вдруг донесшийся до него голос тети — все потеряло свои реальные формы, превратилось в сверкающий серо-зеленый поток, и поток подхватил его и понес, в глубину, на самое дно, и все теперь вместе с ним неслось вниз, на самое дно, и закружилось в глубине, во тьме, в давней-давней огромной темной глубине, которая была — отец в тюрьме: подобно водовороту отец затягивал в себя крутящийся поток.

Лот вскочил. Он не заметил, как обжигает накаленное солнцем железо. Его босые ступни ступали по горячему металлу, шаг за шагом он продвигался к краю. «Позвать», — думал он. Всеми мускулами своей глотки он боролся против зажимов, не выпускавших его голос. «Позвать», — медленно думал он, но, как ни напрягались мускулы, как ни выгибался язык, не получалось ничего, кроме невнятного звука, тихого звука — солдаты, занимавшие свои позиции там, внизу, не могли его услышать. Они не посмотрели вверх. Они смотрели вперед, на дорогу, по которой медленно приближался «джип». Их каски были неподвижны, они и не думали подниматься на крышу и забирать его. Он попробовал привлечь их внимание круговыми движениями свободной руки. Неужели они не видят — он ведь хочет, чтобы они его забрали, он хочет в тюрьму, и неужели они не видят, что он здесь, теперь уже на самом краю, на карнизе? Одной рукой он держался за карниз, другая, свободная, в последний раз устало описала круг и опустилась. Он понял, что он один. Ничто не связывает его ни с этой стоянкой, ни с этими солдатами, ни с Бенни. Он один здесь, наверху. Один под солнцем.

«Джип» подъехал совсем близко. Теперь он выкинул большой зеленый вымпел. Это был сигнал. «Отбой!» — громко крикнул кто-то. «Джип» очень медленно проехал мимо и дальше вниз по дороге. По стоянке забегали люди. Выстрелы. Война и пушки, во всяком случае, две большие трубы, два солдата поспешно пронесли их из сада через дорогу. Внизу, в гараже взревели моторы, а потом прямо под ним из-под крыши выехали оба грузовика. Стоянка была полна касок, и винтовок, и солдат. Все бросились к грузовикам, солдаты взбирались через задний борт по двое, а наверху стояли двое и втаскивали их; вдруг стоянка опустела; самый первый «джип» выехал из гаража на дорогу; длинная жердь — возможно, это была удочка, а может, и еще что-нибудь, — раскачивалась у него сзади; он умчался. Тут тронулись с места и грузовики, и только тогда Лот увидел солдата, который стоял посреди дороги и махал, махал флажком грузовикам, чтобы они ехали, сначала первому, потом второму, и они укатили, а снизу по дороге ехали новые и новые, три, четыре, и еще гораздо больше, все битком набитые солдатами; они ужасно грохотали, и Лот не знал, сколько времени прошло, пока наконец мимо него не проехал последний в колонне участник этих маневров.

Наконец остался только солдат с флажком на дороге. Солдат посмотрел вверх. Один, подумал Лот. Он помахал ему, хоть и сам теперь уже не знал, зачем машет; все снова стало ужасно интересно, вот если бы только он мог рассказать об этом братьям Белартам, и Паулю, и другим, и Томасу! Он махал. Он неистово описывал круги в воздухе свободной рукой. Солдат подошел к бензоколонке и сел на мотоцикл. Но продолжал немного удивленно смотреть вверх. Видно было, как он резко нажимает на стартер. Когда мотор затарахтел, он подтянул ремень каски под подбородком, все еще глядя вверх. Теперь он смеялся. Судя по лицу, добрым он не был. Но он смеялся, тряс головой, а потом рванул с места, выехал на дорогу и помчался по направлению к большому шоссе догонять остальных. Но перед тем, как исчезнуть, он оглянулся, поднял руку и помахал. И скрылся из виду. Некоторое время еще слышалось тарахтенье мотоцикла. Тише, глуше, а потом все смолкло.

Все смолкло, кроме тетиного голоса, и Лот только сейчас снова заметил, что все это время, или, по крайней мере, довольно долго, ее голос доносился с другой стороны, из сада. Иной раз, особенно перед сном, тетин голос напоминал Лоту мамин. Но только не сейчас. Тетя что-то рассказывала, монотонно и, пожалуй, слишком громко, слов он отсюда разобрать не мог. Иногда в ее рассказ врывался другой женский голос. Лот прислушался: фрау Беларт.

Он отошел от края и вернулся на свое прежнее место на крыше. Теперь ему стало жарко, капельки пота сбегали по его шее. Стеклянное небо. Небо из стекла, а ветра никакого. Наверное, спит где-нибудь в горах, там, где эти деревни, в лесу. Лентяй этот ветер! А внизу, в мастерской, дядя начал стучать молотком. Молотком по металлу. Дядя ремонтировал заднюю ось «форда». Ноги жгло как огнем. Лот снова лег. Но крыша была чересчур горячая. Вставая, он вдруг услышал… Он застыл на месте и прислушался.