Ирвин Шоу - Рассказы из сборника Отступление

- Заткнитесь! Заткните свои пасти, ради Христа!

Мы все сгрудились в одном углу гостиной, а перед нами расхаживал усатый унтер. Дядя Самуил прикрыл собой жену и ребенка, а мама заняла позицию впереди отца. Сестра Эсфирь впервые за все время заревела.

Унтер-офицер держал в руках штык.

- Старший сын! - заревел он, поигрывая штыком. - Кто здесь старший сын?

Эсфирь рыдала. Никто не промолвил ни слова.

- Не слышу ответа! - рявкнул унтер и рубанул штыком по столешнице с такой силой, что во все стороны брызнули щепки. - Кто здесь, дьявол вас, вонючек, побери, старший отпрыск?!

Тогда я выступил вперед. Мне всего шестнадцать, и мой брат Эли старше меня. Так же как другой брат Давид. Но вперед вышел я.

- Что? - спросил я. - Что надо?

- Малыш, - произнес унтер, шагнул вперед и ущипнул меня за щеку. Погромщики за его спиной весело заржали. - Что же, жидочек, теперь ты можешь послужить обществу.

Я взглянул на отца. Тот, чуть прищурившись, смотрел на меня с отрешенным лицом. Видимо, папаша снова беседовал с ангелами.

- Что вы желаете? - спросил я, обращаясь ко всей толпе и чувствуя, как пульсирует кровь. Особенно сильно она почему-то пульсировала в локтях и коленях.

Унтер взял меня - хотя и не очень грубо - за воротник.

- Жидочек, - сказал он, - мы желаем получит все, что имеется в этом доме. Ты станешь водить нас по комнатам и все отдавать. - Чтобы придать своим словам больше убедительности, он меня слегка потряс. Думаю, что унтер весил не меньше двухсот двадцати пяти фунтов.

Мама протолкалась ко мне и прошептала на идиш:

- Отдавай им, как можно меньше, Давид.

- Говори по-русски! - рявкнул унтер, отталкивая маму. - Всем говорить по-русски!

- Она не говорит по-русски, - соврал я, лихорадочно пытаясь сообразить, что из ценностей им отдать, а что приберечь на потом.

Я ходил из комнаты в комнату в сопровождении пяти выделенных погромщиками доверенных лиц. С каждым шагом я становился взрослее и умнее. Я продумывал каждый очередной шаг, отдавая им только то, что они и без моей помощи легко могли обнаружить. Я отдал им немного серебряных вещей, пару одеял и несколько маминых безделушек. Я знал, что последуют другие налеты, и новых погромщиков придется тоже чем-то ублажать.

Когда я снова проходил через гостиную, то увидел, что дядя лежит на полу, и из раны на его голове течет кровь. Здоровенный селянин держал одной рукой четырехнедельного младенца, и Сара рыдала в углу, в окружении мужчин, которые с хохотом дергали её за рукава и пытались приподнять юбку. Эсфирь сидела на полу, сунув в рот кулак, а мама, маленькая и толстая, стояла как скала перед застекленными дверцами книжного шкафа. Папаша, длинный и тощий, мечтательно смотрел в потолок, время от времени дергая свою жидкую бороденку. Мужчины громко хохотали, и слов я расслышать не мог. Пол гостиной был усыпан разбитым стеклом.

Выйдя из спальни матери, я остановился. В коридоре уже высилась большая гора вещей, собранных сопровождающими меня грабителями.

- Конец, - сказал я. - Вы забрали всё.

Унтер ухмыльнулся и дернул меня за ухо.

- Ты - хороший мальчик, - сказал унтер, который явно наслаждался ситуацией. - Ведь ты не станешь мне врать? Правда?

- Не стану.

- Ты ведь знаешь, что бывает с маленькими мальчиками, которые мне врут?

- Да. Отпустите ухо! Мне больно.

- О... - унтер с издевательской тревогой повернулся к своим подручным. - Я делаю ему больно. Я делаю бо-бо ушку жидочка. Как скверно я поступаю.

Погромщики расхохотались. В других комнатах тоже смеялись, и мне казалось, что весь дом трясется от их хохота.

- Может быть, стоит ушко вообще отрезать? - спросил унтер. - Может, после этого оно перестанет болеть? Что скажете, ребята?

Ребятам это предложение явно пришлось по вкусу.

- Прекрасное кошерное ухо, - сказал один из них. - Сгодится на студень.

- Ты уверен, что больше ничего не осталось? - спросил усатый унтер, нещадно крутя мое ухо.

- Надеюсь, что ты прав, жидочек. Ради своего же блага.

Унтер повел меня через гостиную в маленькую музыкальную комнату, которую от гостиной отделяли широкие раздвижные двери.

- Теперь мы приступаем к обыску дома, мальчик, - очень громко, перекрывая общий шум голосов, сказал унтер. - И если мы найдем хоть что-нибудь, что ты нам не отдал, хотя бы одну крошечную серебряную ложечку для младенца, то... - он прикоснулся острием штыка к моему горлу.

Я почувствовал, как по шее потекла струйка крови, и краем глаза я увидел, что на воротничке рубашки появились красные пятна.

- ...то тебе - хана. Бедный маленький жидочек.

Унтер со значением посмотрел на маму. Она ответила ему твердым взглядом. Давид и Эли, бледные и высокие духом, как, впрочем, и мой папаша, стояли рядышком, взявшись за руки. На щеке Давида я увидел светлые припухлые полосы. Братья не могли оторвать от меня взгляда округлившихся глаз.

Отдав приказ приступить к обыску, унтер провел меня в музыкальную комнату.

- Садись, мальчик, - сказал он, плотно сдвинув створки дверей. Я повиновался, а он уселся напротив и положил штык себе на колени. - Одна крошечная серебряная ложечка и вжжик...

Я не верил, что он может меня убить. Передо мной сидел грузный, глупый амбал, а по его подбородку стекала струйка слюны. Я же читал книги по французскому искусству и видел репродукции творений Сезанна и Ренуара. Невозможно даже и в мыслях допустить, чтобы какой-то дурак в изодранном и заляпанном грязью мундире мог убить такого знатока искусств, как я.

- Ты все ещё уверен, что ничего не осталось? - спросил он.

- Вы забрали все до последнего клочка, - ответил я.

- Всех жидов надо убить, - вдруг заявил он.

Я не отрывал глаз от штыка и представлял, как ведущие обыск бандиты осматривают книжную полку со спрятанными между страниц книг рублями, как находят чемодан под двойным полом чердака, как находят зарытый в куче угля самовар, а в самом самоваре - дорогие кружева...

- Россия заражена жидами, - с ухмылкой продолжал унтер. - Они - как чума. Я дрался под Таненнбургом и имею право на собственное мнение.

Из соседней комнаты донеслись крики Сары, и я услышал, как начал возносить молитвы отец.

- Вначале мы прикончим всех жидов, - не унимался мой мучитель, - а потом и большевиков. Думаю, что ты - тоже большевик.

- Я - художник, - ответил я, даже в эту трудную минуту, не без гордости.

- Это хорошо, - сказал унтер. Ему пришлось повысить голос, так как в гостиной громко кричала Сара, - такой маленький жидочек, а уже художник. Он взял меня за руку и, увидев часы, продолжил: - Вот как раз то, что я искал. - Унтер сорвал часы с моего запястья и опустил их в свой карман. Спасибо, малыш, - с ухмылкой бросил он.

Я страшно огорчился. Эти часы делали меня джентльменом, превращали в гражданина мира.