Анри Барбюс - Огонь

Так вот, не думай, что парней такого сорта мало; их тьма-тьмущая в каждом учреждении; они изворачиваются и всячески цепляются за свои местечки и говорят: "Не пойду", - и не идут, и никогда не удается послать их на фронт.

- Все это не ново, - говорит Барк. - Знаем, знаем!

- А канцелярии! - воскликнул Вольпат, увлекшись рассказом о своем путешествии. - Их целые дома, улицы, кварталы. Ведь я видел только один уголок в тылу, один пункт, а чего только не нагляделся там. Никогда бы не поверил, что во время войны столько народу просиживает стулья в концеляриях...

В эту минуту кто-то высунул руку и подставил ее под дождь.

- Соус больше не течет!..

- Ну, тогда нас погонят в прикрытие, увидишь...

Действительно, послышалась команда: "Марш!"

Ливень перестал. Мы зашагали по длинной, узкой луже, по дну траншеи, где за минуту до этого вздрагивали и расплывались дождевые капли.

Ноги хлюпали по грязи. Вольпат снова принялся ворчать. Я слушал его, глядя, как передо мной покачиваются плечи, прикрытые убогой шинелью.

Теперь Вольпат сердился на жандармов.

- Чем дальше от фронта, тем их больше.

- У них другое поле сражения.

У Тюлака давно был зуб против жандармов.

- Надо видеть, - сказал он, - как на стоянках эти молодцы стараются сначала найти, где можно хорошо устроиться и поесть. А потом, когда обделают эти делишки, стараются пронюхать, где идет тайная торговля вином. Они стоят начеку и следят в оба за дверьми хибарок: не выйдут ли оттуда солдаты навеселе, поглядывая направо-налево и облизывая усы.

- Среди них есть и хорошие: я знаю одного у нас, в Кот-д'ор.

- Молчи! - решительно прервал его Тюлак. - Все они хороши: один лучше другого.

- Да, им лафа, - сказал Вольпат. - А ты думаешь, они довольны? Ничуть не бывало... Они ворчат...

- Я встретил одного. Он ворчал. Ему здорово надоела "словесность". Он жаловался: "Не стоит ее учить, она все время меняется. Да вот, например, устав полевой жандармерии: только выучишь главную суть, и вдруг оказывается, это уже не то. Эх, когда же кончится эта проклятая война?"

- Они делают, что им велят, - робко сказал Эдор.

- Конечно, ведь это не их вина. А все-таки они кадровые солдаты, получают жалованье, пенсию, медали, а вот мы только штатские. Нечего сказать, они странно воюют.

- Это напоминает мне лесника, которого я встретил в тылу, - сказал Вольпат. - Он тоже ворчал, что его назначают на работы. "Черт знает что с нами делают, - говорит. - Мы старые унтера; за нами по меньшей мере четыре года службы. Правда, нам платят хорошее жалованье; ну и что ж? Мы ведь на государственной службе! А нас унижают! В штабах нас заставляют чистить уборные и выносить помои. Штатские видят, как с нами обращаются, и презирают нас. А попробуй поворчать, грозят отправить в окопы, как простого солдата! А во что превращается наше звание? Когда мы вернемся после войны в наши коммуны и опять станем лесниками (если только вернемся), люди в коммунах и лесах скажут: "А-а, это вы подметали улицы в X.?" Чтобы восстановить нашу честь, запятнанную человеческой несправедливостью и неблагодарностью, придется составлять протокол за протоколом даже против богачей, даже против важных шишек!"

- А я видел справедливого жандарма, - возразил Ламюз. - Он говорил: "Жандарм вообще человек не пьющий. Но везде бывают прохвосты, правда? Жандарма население действительно боится, это верно; так вот, сознаюсь, некоторые этим злоупотребляют; это отбросы жандармерии, они заставляют подносить им рюмочки. Был бы я начальником или бригадиром, я б их упрятал в тюрьму, и как следует, потому что публика обвиняет всю жандармерию в целом за проделки одного жандарма - взяточника и любителя составлять протоколы".

- Самый поганый день в моей жизни, - сказал Паради, - это день, когда я козырнул жандарму: я принял его за младшего лейтенанта, по белым галунам. К счастью (говорю это себе в утешение, но, может быть, это так и есть), к счастью, он, кажется, меня не видел.

Молчание.

- Да, конечно, - пробормотали остальные. - По что делать? Не стоит горевать.

* * *

Немного позже, когда мы уже сидели у стены, поставив ноги в грязь, Вольпат все еще продолжал выкладывать свои впечатления:

- Вхожу это я в зал, в канцелярию пункта; это была, кажется, расчетная часть. Куда ни глянь - столы. Народу - как на рынке. Все галдят. По бокам, вдоль стен, и посреди комнаты сидят люди перед своими папками, как торговцы старой бумагой. Я попросил зачислить меня опять в наш полк, а мне сказали: "Хлопочи, выкручивайся сам!" Я нарвался на сержанта: ломака, франтик, свеженький, как огурчик; у него даже очки с золотыми галунами. Он молодой, но остался на сверхсрочной службе и потому имел право не идти на фронт. Я говорю: "Сержант!" А он меня не слушает, он слишком занят, он распекает писаря: "Беда с вами, милый мой: двадцать раз я вам говорил, что один экземпляр, на предмет исполнения, надо послать командиру эскадрона, начальнику полевой жандармерии при корпусе, а другой, для сведения, без подписи, но с указанием, что таковая имеется в подлиннике, - начальнику охраны Амьена и других городов области согласно имеющемуся у вас списку, конечно, от имени военного губернатора... Ведь это очень просто".

Я отошел и жду, когда он кончит ругаться. Минут через пять опять подхожу к нему. Он говорит: "Милый мой, некогда мне возиться с вами, у меня другие дела в голове". И действительно, он бесился перед пишущей машинкой, чертов слюнтяй: он, мол, нечаянно нажал на верхний регистр и, вместо того чтоб подчеркнуть заголовок, наставил целую строчку восьмерок. И вот он слышать ни о чем не хотел и орал и бранил американцев: машинка была американская.

Потом он принялся крыть другого бездельника за то, что в ведомости распределения карт пропустили: Продовольственный отдел. Управление транспортом скота и продовольственный обоз Триста двадцать восьмой пехотной дивизии.

Рядом какой-то чурбан во что бы то на стало хотел отпечатать на гектографе больше циркуляров, чем можно было, и потел и пыхтел, а получились листки, на которых ничего нельзя было разобрать. Другие лодыри болтали. Какой-то ферт спрашивал: "А где наши парижские скрепки?" Да и слова у них там мудреные: "Скажите, пожалуйста, какие элементы расквартированы в X.?" Элементы? Это что за тарабарщина? - ворчал Вольпат. - Эти франты сидели за большим столом; я подошел, сержант бесился перед целым ворохом бумажек и наводил порядки (лучше б он где надо навел порядок), какой-то парень позевывал, барабанил пальцами по бювару: он был писарем в отделе отпусков, а как раз началось большое наступление и отпуска были отменены, ему больше нечего было делать. Он говорил: "Вот здорово!"

А ведь это еще только один стол в одной комнате, в одном отделе, в одном управлении. Я видел еще целую уйму канцелярий. Уж не упомню какие, прямо с ума сойти!