Эптон Синклер - Дельцы

Но остался еще один фактор, который не всеми учитывался. Это - широкие слои населения, которые поставляли все эти деньги для игры финансовых воротил, люди, которым доллары были необходимы для удовлетворения жизненных нужд и являлись для них не просто денежными знаками или средством обмена, заменяющим собой карты. Это - мелкие собственники, нуждавшиеся в долларах для уплаты своим служащим по субботам; рабочие, которым деньги были необходимы для уплаты за квартиру, за хлеб насущный; беззащитные вдовы и сироты, для которых они означали спасение от голодной смерти. Этот несчастный люд не понимал, что все эти банки, такие, казалось бы, надежные и способные платить своим вкладчикам, могут быть преднамеренно приведены к банкротству одним лишь ходом в финансовой игре. Услышав о пошатнувшемся положении банков и начавшейся панике, эти люди поняли, как велика опасность. Стало ясно, давно предсказываемый крах угрожает именно им. Толпами бросились они на Уолл-стрит. Весь этот финансовый район заполнили перепуганные массы людей. Сюда были брошены конные отряды полисменов для наведения порядка.

"Все требуют доллары", - сказал один банкир, характеризуя создавшееся положение. Уолл-стрит до сих пор обделывал дела, пользуясь бумагами взамен реальных денег, а теперь вдруг кому-то потребовался настоящий доллар. И тут выяснилось, что доллар-то исчез. Выход народа на сцену стал событием, к которому финансовые воротилы совершенно не были подготовлены: они забыли о народе. Это походило на катаклизм в природе, которая зачастую смеется над человеком и приводит его в паническое состояние. Люди словно наблюдали за приближающейся лавиной: они видят, как поднимается облако пыли, слышат непонятный шум и знают, что через одну или две секунды лавина обрушится им на голову и всех раздавит.

Толпы людей перед зданиями Готтамского треста и Федерального банка блокировали эти учреждения. Каждый час приносил новые известия: блокада распространялась на тот или другой банк. Среди толпы пайщиков были женщины, ломавшие руки и кричавшие от нервного возбуждения; старики, плохо державшиеся на ногах; едва поднявшиеся с постели больные, стоявшие у банков уже сутки, дрожа от холодного октябрьского ветра.

Люди бросились и в ссудные кассы; в Ист-Сайде тревога охватила иммигрантов. Паника с быстротой молнии распространилась по стране. Начался штурм банков и в других городах. Десятки тысяч банков со всех концов страны требовали от столицы денег, денег и денег. Но их не было.

Таким образом, мультимиллионеры увидели, к своей досаде, что ими спущено с цепи такое чудовище, с которым уже, пожалуй, им и не справиться. Крах грозил и тем банкам, в которых они сами были заинтересованы. При подобной безумной панике даже двадцати пяти процентов наличных денег национальных банков не могло хватить для удовлетворения потерявших голову вкладчиков. На закупку зерна и хлопка Нью-Йорк потратил сотни миллионов. Теперь не было никакой возможности где бы то ни было добыть средства для выплаты вкладов. Куда ни обращались дельцы, всюду они сталкивались с недостатком денег: ничего нельзя было продать, нигде нельзя было получить займа. Те, кому удалось взять наличные, прятали их в металлические шкафы и сейфы.

Таким образом, добившись исполнения своих желаний, банкиры были вынуждены теперь укрощать выпущенного ими на волю зверя. Тревожные телеграммы пошли в Вашингтон. В результате министерством финансов было внесено шесть миллионов долларов в национальные банки столицы, а затем и сам министр прибыл в Нью-Йорк на совещание.

Обратились к Дану Уотерману, всеми признанному главе банкирского мира. Ввиду грозящей всем опасности соперничество различных компаний прекратилось, и Уотерман внезапно превратился в самодержца с неограниченной властью над всеми банками в городе. Правительство оказалось в его руках. Министр финансов превратился в клерка миллионера, а управляющие банками и разного рода финансисты, подобно перепуганным детям, бросились в его контору. Самые самоуверенные и смелые люди, подобные Уайману и Хигану, исполняли все его приказания и почтительно выслушивали его.

Все эти события - исторический факт, и их развитие можно проследить изо дня в день по газетам. Уотерман привел к панике и сделал это втайне от народа. Никто о нем не ведал, никто его не подозревал. Но теперь газетные репортеры присутствовали на всех конференциях и следовали за Уотерманом повсюду, где бы он ни появлялся, и усердно рекламировали этого "испытанного в боях ветерана, вступившего в последнюю отчаянную битву за спасение чести и финансов".

Американцы прислушивались к каждому его слову, молились за него. Министр финансов сидел в нью-йоркском отделении государственного казначейства; по его чекам выдавали правительственные субсидии.

Тридцать два миллиона долларов были таким образом переданы в национальные банки. Уотерман брал их оттуда и передавал в сейфы банков, терпящих крах. Время было такое, что банкротство каждого промышленника грозило общей опасностью и никто не должен был оставаться в стороне. Уотерман распоряжался как деспот, властный и грозный. Управляющий одного из банков заявил: "Я позаботился о своем банке и теперь намерен дождаться, пока утихнет буря". - "Если вы так поступите, - отпарировал Уотерман, - то я возведу вокруг вас такую стену, что вы никогда не выйдете из своего банка". И банкиру пришлось-таки дать необходимые миллионы для общего дела.

Центром, вокруг которого шла битва, явился Федеральный банк. Было признано, что если падет бастион Прентиса, то это приведет к общему поражению. Все длиннее и длиннее становились ряды ожидающих выплаты вкладчиков; сейфы банков опустели. Кассиры стремились выплачивать деньги как можно медленнее. Полчаса требовалось только для просмотра одного чека. Так они действовали в ожидании поступления новых вкладов. Городские ссудные кассы приняли решение закрыть свои двери, опираясь на законное право, дающее им льготный шестидесятидневный срок для оплаты. Национальные банки выплачивали свои долги векселями. Газеты взывали к доверию и ободряли публику. Даже мальчикам, выкрикивающим новости, приказано было молчать, чтобы их крики не приводили к еще большей панике. Отряд конных полисменов патрулировал улицы, не давая людям собираться в толпу.

И вот наступил наконец роковой четверг, когда паника достигла своего апогея. Казалось, что над Уолл-стритом нависли черные тучи. Люди бегали взад и вперед, бледные от страха. На бирже напряжение достигло предела. Фондовая биржа, по существу, прекратила свою деятельность. Можно было понижать курс сколько угодно: все равно не было никакой возможности занять хотя бы один доллар. Проценты доходили до ста пятидесяти и даже до двухсот за сто. Можно было предложить тысячу за сто и при этом не получить сколько-нибудь крупной суммы. Маклеры даже не бегали как обычно по залу и стояли молча, не глядя друг на друга. Таких времен никто не помнил.