Жюль Сюпервьель - Дитя волн - притчи

Жюль Сюпервьель

Дитя волн: притчи

Родился в Монтевидео (Уругвай) в 1884-м, умер в Париже в 1960-м. В "Литературном энциклопедическом словаре" не упомянут. "Советский энциклопедический словарь" (1988) уделил ему восемь строчек. Восьмитомная "Литературная энциклопедия" - 55 строк да 10 строк библиографии...

Речь идет о французском поэте, писателе и драматурге Жюле Сюпервьеле, авторе пятнадцати поэтических сборников, четырех романов, двух сборников рассказов, комедий... О человеке, которого французы называют одним из величайших поэтов XX века.

Для того чтобы сосчитать, сколько раз Жюль Сюпервьель переводился на русский язык, достаточно пальцев одной руки: несколько стихотворений в сборниках поэзии французского Сопротивления, один маленький рассказ в антологии "Французская новелла двадцатого века". Может быть, публиковалось еще что-то, но очень немного.

Ни единого романа... Ни единого сборника стихотворений...

Господи, сколько же для нас "белых пятен" в мировой литературе! Сколько неизвестных великих имен, сколько замечательных произведений оставалось за "железным занавесом"! И сколько еще остается за другим занавесом деревяннорублевым...

Жюль Сюпервьель - действительно прекрасный поэт. И проза его преимущественно фантастическая, сказочная - тоже удивительно поэтична. Будем пока читать его притчи, собранные в этой небольшой книжке. Придет время, надеемся, - увидим и романы, и поэзию, и драматургию этого автора. Автора, о котором один французский критик сказал: "Все, кто умеет читать, должны с ним познакомиться в первую очередь".

ДИТЯ ВОЛН

L' enfant de la haute mer

Как родилась эта плавучая улица? Что за моряки да какие такие архитекторы создали ее прямо на поверхности моря над шестикилометровой атлантической впадиной? Эту длинную улицу с домами из когда-то красного кирпича, давно посеревшего от времени, эти шиферные и черепичные крыши, эти скромные лавочки, кажущиеся незыблемыми?.. И эту ажурную колокольню?.. И что это как не соленая морская вода, которая явно хочет выглядеть садом, огороженным стенами с узорами из бутылочных стеклышек, стенами, через которые иной раз перепрыгивает рыбешка?..

Как же удерживалась на плаву эта улица, и ведь даже волны не раскачивали ее?

И эта двенадцатилетняя девочка, такая одинокая, которая уверенным шагом проходила в деревянных своих сабо по текучей улице, словно ступая по земной тверди? Откуда все это взялось?

Мы расскажем о событиях лишь в той мере, в какой видим их и в какой о них знаем. А что укрылось от нашего зрения - то укрылось, ничего не поделаешь.

Когда приближался какой-нибудь корабль, пусть даже он еще не появлялся на горизонте, девочка впадала в глубокий сон, и тогда деревня исчезала, полностью скрывалась под волнами. Вот почему ни один моряк, даже вооруженный биноклем, никогда не замечал плавучей деревни и вовсе не подозревал о ее существовании.

Дитя волн, девочка считала себя единственным ребенком на свете. Да и вообще - осознавала ли она себя маленькой девочкой?

Она была не очень красивой - редкие зубы, чуть вздернутый нос, но белоснежное лицо украшали несколько очаровательных пятнышек, так и хочется сказать - конопушек, а повелительный взор ее серых, вроде бы совсем обычных, но удивительно лучистых глаз проникал в самую душу, и то была великая тайна, явившаяся из глубин веков.

Проходя по улице, единственной улице в этой деревне, девочка порой бросала взгляд то вправо, то влево, словно бы Ожидая, что кто-нибудь дружески кивнет ей или помашет рукой. Но так только казалось - девочка делала это совершенно бессознательно, ибо ничто и никто, ни один человек не мог появиться в этой затерявшейся среди вод деревушке, всегда готовой исчезнуть в волнах.

Чем питалась девочка? Рыбой? Вовсе нет. Она находила продукты в кухонном шкафу или кладовке, и даже мясо появлялось каждые два-три дня. Там всегда были картошка и другие овощи, время от времени обнаруживались яйца.

Припасы нарождались как бы сами собой.

Когда девочка принималась за варенье, его оставалось потом в горшочке сколько было прежде, и походило на то, что продукты, появившись однажды, должны были оставаться в шкафах вечно.

По утрам на мраморном прилавке булочной, в которой никогда не было ни единого покупателя, ребенка ждала завернутая в бумагу краюшка свежего хлеба, и ничья рука не протягивала девочке хлеб, никто даже пальцем не пододвигал к ней буханку.

Она вставала спозаранку, поднимала тяжелые железные жалюзи магазинов, ресторанчиков и мастерских (там можно было прочитать: "Таверна", затем "Кузница", "Новейшая булочная", "Галантерея"...), открывала ставни всех домов деревни - их тщательно навесили по причине крепких морских ветров, и, сообразно с обстоятельствами, девочка либо открывала окна, либо же так и оставляла закрытыми. В иных кухнях она разжигала печи, чтобы над тремя-четырьмя крышами всегда поднимался дым.

За час до захода солнца девочка с легкостью закрывала ставни. И опускала жалюзи из рифленого железа.

Будто какой-то инстинкт, какое-то неиссякаемое вдохновение заставляли ребенка выполнять эти работы и следить буквально за всем в деревне. Когда выдавался погожий денек, девочка выставляла за окно одного из домов ковер или развешивала белье на просушку, словно любой ценой следовало показать, что деревня обитаема, и видимость эта должна быть как можно достовернее.

А еще круглый год девочке приходилось заботиться о флаге над мэрией, открытом всем ветрам.

По ночам она зажигала свечи или шила при свете лампы. Во многих домах городка было электричество, и девочка с природной грацией щелкала выключателями.

Как-то раз она укрепила на входной двери одного дома, рядом с молотком, бант из черного крепа. Ей показалось, что так будет правильно.

Бант висел на двери два дня, а потом девочка его спрятала.

В другой раз она принялась бить в большой барабан, сигнальный барабан деревни, словно бы ей понадобилось объявить некую новость. Девочка ощутила сильнейшее желание прокричать что-то во весь голос, что-то такое, чтобы услышали на всех берегах моря, но горло сжалось, и из него не вырвалось ни единого звука. Девочка так напряглась, что лицо и шея почернели, как у утопленницы.

А затем следовало отнести барабан на положенное место - в левый угол большого зала мэрии.

На колокольню девочка взбиралась по винтовой лестнице, ее ступеньки были истоптаны тысячами никому не видимых ног. С колокольни, куда, как думала девочка, вели никак не меньше пятисот ступенек (на самом деле, девяносто две), можно было видеть небо, много неба, намного больше, чем открывалось с улицы, выложенной желтым кирпичом. И еще приходилось ухаживать за тяжелым механизмом настенных часов и заводить их рукояткой, чтобы они всегда показывали точное время, днем и ночью.