Вольдемар Бранк - Маленький человек на большом пути

Дорога домой казалась длиной в сто верст. Так хотелось присесть, перевести дух! Но я боялся за птиц и все шагал, шагал вперед.

Наконец втащился во двор и стал взбираться по лестнице. На спине словно мельничный жернов. Ноги дрожали, не хотели подчиняться. Ухватившись рукой за перила, я считал каждую ступеньку. Третья… пятая… седьмая.

Пыхтя как паровоз, ввалился в комнату. У стола стоял брат — вернулся уже из гостей.

— Ты что?! — поразился он. — Мешок заснеженный зачем-то в комнату приволок!

— Ой, помоги! — только и смог выдавить я, проведя рукавицей по мокрому лбу.

Лицо у брата вытянулось, глаза округлились, как у совы. Но расспрашивать не стал, взялся за лямки.

— Осторожно! — завопил я. — Раздавишь! Вдвоем мы поднесли мешок к плите. Я торопливо развязал веревку и выгрузил на пол содержимое.

— С ума сошел! — воскликнул Густав. — Дохлые скворцы!

— Живые! У них только крылышки смерзлись… Смотри, смотри! — обрадовался я.

Птицы начали шевелиться, пытались встать… Вот уже скворцы, пострадавшие меньше других, стали отряхиваться и чиститься. Нашелся и такой храбрец, что взмахнул крыльями — и в стекло. Пришлось спешно закрывать окно одеялом — сами побьются и стекла нам расколотят.

Еще через несколько минут в комнате кишмя кишели птицы. Они прыгали, размахивали крыльями, кричали. Мы оба стояли у горящей керосиновой лампы и едва успевали отбивать ее от чересчур любознательных.

Пришла мать. Открыла дверь, застыла в изумлении на пороге.

— Что… что здесь происходит?

Потом, узнав обо всем, сама предложила накормить птиц. Они охотно клевали крупу, крошки хлеба. Размельченная мороженая рыба тоже пришлась им по вкусу.

— Да, ребята, не попробуете сегодня пирогов, — покачала головой мать, глядя, как хозяйничает в комнате уже вполне освоившаяся пернатая орава.

Мы с братом нисколько не огорчились:

— Не беда! Зато скворцы будут живы!

Разговор про школьные деньги начался за столом. Мать вязала; я как умел, то и дело спотыкаясь о малопонятные слова, читал вслух газету. Мать слушала-слушала, потом вздохнула:

— Да, надо бы тебе этой осенью в школу. Да вот нечем заплатить за ученье.

— А много нужно? — спросил я.

— Один серебряный в школу, другой на книги, тетрадки, доску с грифелем. Вот уже два рубля. Да еще приодеть надо; стыдно ведь пускать тебя в постолах [1] Постолы — род кожаных лаптей. . У детей торговцев, домохозяев, ремесленников — у всех ботинки, один только ты, серенький воробышек, будешь портянками сверкать. — Мать отложила вязанье и грустно посмотрела на меня, — Заработаю, — сказал я решительно.

— Где ж ты, малыш мой, заработаешь?

— Мало ли… Соберу ягоды, продам!

— Хорошо задумано, ничего не скажешь. Да только в местечке-то нашем покупателей раз-два и обчелся. Все сами в лес по ягоду ходят.

Я стал доказывать с жаром:

— Ничего, купят, вот увидишь! Наберу целую корзину черники. Крупной, спелой. Купят!

— Где ты ее такую найдешь?

— Да хоть в Саранчовом сосняке!

— Ну тебя! — усмехнулась мать. — Глупенький ты еще. Это же совсем рядом с местечком. Там детишки просто так, прогуливаясь, все обирают, до единой ягодки… Вот если бы попробовать нам с тобой в Зиемерском бору.

Я обрадовался: мама тоже пойдет!

— Только учти: корзины придется тащить на себе.

— Ну и что!

— Одиннадцать верст! — Мать испытующе смотрела на меня…

Дома нас в то время было только двое: я и мать. Отец нанялся ямщиком и уехал на почтовых лошадях в далекую поездку, прихватив с собой в помощники моего старшего брата. Ничто не мешало нам отправиться в дальний лес по ягоды. Так и договорились: пойдем следующим утром.

С вечера приготовили корзины, связали по две, чтобы нести через плечо. Я был счастлив: казалось, что передо мной уже открылись двери школы.

Ночью никак не мог заснуть. Метался по кровати, ворочался с боку на бок. А заснув на минуту, тут же просыпался и смотрел в окно: не забрезжил ли рассвет, не пора ли уже обуваться? Мать тоже спала неспокойно — то и дело шуршал сенник на ее кровати.

Только заснул покрепче — мать уже будит:

— Вставай, вставай! Скоро солнце трубы позолотит!

И, как на грех, сон такой сладкий, ну совсем не хочется просыпаться! И куда только пропала вчерашняя решимость! Дремота обволакивала сознание, опускала перед глазами туманные завесы. Никуда не хотелось идти. Только спать, спать, спать…

Пришлось матери взяться за меня. Наконец, превозмогая сон, я спустил ноги на край кровати и встряхнулся.

Вскоре с пустыми корзинами на плечах вышли на улицу. В местечке еще царила утренняя тишина.

Мы бодро зашагали по берегу озера. Роса окропила тропинку, к постолам прилипала мокрая земля. Потом взошло солнце, идти стало легче. С озера повеял свежий ветерок, волны с шелестом накатывались на берег.

Когда подошли к бору, солнце уже припекало. Птицы на вершинах деревьев щебетали, свистели, пели каждая на свой лад.

Интересно, нет ли среди них моих скворцов? Вон тот, с ободранным хвостиком — не старый ли знакомый? Усядется на дерево и свистит, свистит не умолкая, пока мы не подойдем. Потом перелетит на следующее и опять свистеть. Может, он мне спасибо говорит?

Присели отдохнуть у дороги. Пройти одним рывком одиннадцать верст — дело нешуточное. Мы оба порядком притомились. Особенно ноги: подошвы словно горели.

Прямо отсюда, с дороги, на лесных полянках просматривались светло-зеленые кустики черники.

— Начнем, мам, начнем! — Я сразу наполнился нетерпением.

Не впервой мне по ягоды — трудного ничего. И наешься, и належишься, и кружка уже с верхом.

Перешли канаву, присели у кустиков. Ягоды полно. Вон ее сколько, сине-черной, блестящей, рассыпано между листиками! Первые пригоршни дробно ударили о плетеный кузов. Еще, еще…

Сыпал я, сыпал, а глянул — даже дно не прикрыто. Да, это не жестяная кружка!

Подошла мать, тоже заглянула в мою корзину:

— Листики-то зачем? Такую ягоду у тебя никто не возьмет.

Вот ведь беда! Набрать корзину — еще вовсе не значит получить за нее деньги. Теперь я уже не сыпал без разбору. Пусть покупатель как глянет на мою ягоду, так сразу и лезет за кошельком!

Руки быстро стали синими, лицо тоже не чище — я ведь и себя не обижал; не знаю, куда клал чаще: в корзину или в рот. До тех пор, пока не услышал тайный укоряющий голос:

«Думаешь, ты чернику ешь? Ты съедаешь свои школьные деньги!»

И сразу как отрезало. Хоть и вкусная в бору черника, но не для меня.

Вначале я никак не мог приспособиться: руки больше давили ягоду, чем срывали. Потом приловчился, стал работать обеими руками. Но все равно медленно что-то наполнялась моя корзина. Уж и спина заныла от беспрерывных поклонов, а заглянешь в кузов — дно все еще просвечивает.