Владислав Ляхницкий - Золотая пучина

— Што ждёт, — передразнила Арина. — Вчерась так же вот всё утро ныла и к вечеру порки дождалась. И сёдни дождешься, ежели мудрить будешь.

Боль от ожога прошла, и досада убавилась. Арина села рядом с Ксюшей, обняла, заговорила душевно, ласково:

— Сиротинушка… Ну дался тебе этот Ваньша — ни кожи ни рожи и блеет по-овечьи. Только имя и есть человечье.

Ксюша чуть отклонилась от Арины, выгнулась, чтоб рубаха не касалась спины.

— Кресна, меня как хошь ругай, срами сколь хошь, а Ваньшу не трогай.

— Што он за прынц такой?

— Прынц! Ругнешь его ещё раз и уйду, куда глаза глядят, а к тебе не вернусь. Ты меня знашь.

— Ксюшенька, родненькая моя, солнышко ты моё ненаглядное, я за тебя кручинюсь. Ну полюбился тебе Ванюшка, и бог с тобой. Не зря ж старые люди в поговорку взяли: «Любовь зла, полюбишь и козла».

— Кресна!

— Не буду, не буду. Поди и впрямь Ванюшка твой червоного золоту, а не то пряник медовый: ишь, больно его оберегаешь. Ксюшенька, да ежли правда, што прииск теперича будет твой, да тьфу на Ванюшку-то. Я те такого херувимчика подыщу, в ноженьки кланяться будет. Э-эх… — и вдруг вскочила с лавки, ухватила Ксюшу за руку, потащила. — Прячься, девка, скорей. Устин прямо к нам шастает. Лезь в подполье, а я на западню кадушку подвину.

— Стой, кресна, не буду я прятаться.

— Хошь за печку, сердешная, схоронись.

— Пусть будет, што будет. А дядю Устина я не боюсь боле. Пусть идёт.

— Ксюшка, ты никак умом повредилась. Да спрячься хоть за меня.

— Пусть идёт.

Захрустел снег на крыльце. Распахнулась дверь. Пригнувшись, тяжело дыша, ввалился Устин.

— Эй, кто живой! Вздуйте огонь-то, — и закряхтел, как запаленная лошадь.

Арина раздувала угли у печки и красные отсветы румянили её взволнованное лицо.

— Свят, свят, свят, — шептала Арина. — Пошто его, окаянного, принесло, да спозаранку, ещё не зарилось. Свят, свят, свят, пронеси грозу стороной.

На крыльце хрустел снег. Там кто-то ещё переминался с ноги на ногу.

— Свят, свят, пронеси грозу стороной, — молилась Арина.

Ксюша осторожно вынула из-под печки тяжёлый ухват и встала рядом с крестной. Решила: «Живой не дамся. Будет, поизмывался».

Устин от стыда горел. Год бы назад никакими уговорами не заставили его переступить ненавистный порог. Сейчас сам пришёл. Да сам ли? Нет больше Устиновой воли. Вроде взнуздал его кто-то и ведёт на тугой узде.

Затеплился огонь коптилки. Устин шагнул вперёд, комкая бобровую шапку.

— Ариша, Ксюха-то у тебя?

— Дык… С вечера вроде была… А утресь…

— Тут я, — отстранила Ксюша Арину и выступила вперёд. Боль и отчаянную решимость прочёл Устин на Ксюшином лице. Насторожился. «Силу зачала набирать, как медовуха играет…»

Крякнув, разгладил бороду, обратился к Арине.

— С тебя, видать, зачин вести надо, — поклонился в пояс, шапкой до пола достал. — Ехали, значит, ехали, — проговорил Устин выпрямляясь, а глаза красные, опухли, как с перепоя, — за реки, за горы, за красным товаром. Всю землю объехали, и слышим, будто лучший товарец у Арины имеется. Мы, значит, сюда. Не врут пра товар-то? — И, не дождавшись ответа, закричал — А у нас купец. Эй, Ваньша, иди сюды, смотри, подходит товар-то? Ежели подходит, торговаться зачнём.

Затопали на крыльце. В клубах морозного пара вошел Ванюшка в избу.

Скрывая смущение и зло, Устин держался развязно, говорил больше обычного.

— Ну, как, Ваньша, подходит товарец?

— Подходит, тятя.

— Ты хорошенько смотри. Потрогай. Пощупай. На зуб попробуй. Подходит? Ну, Ариша, говори, кака цена. Да хотя бы сесть предложила, стакан пива поднесла. Сам будущий свёкор сватом пришёл. Понимаешь?

— Садись, Устин Силантич, садись, Ванюша. Скидывайте шубы-то и шапки на лавку кладите. А вот потчевать чем и не знаю. У нас с Ксюхой одна картопка варёная, вот как перед богом. Не до стряпни нам было.

«Э, никак перестал Сёмша рубли-то сюды таскать», — подумал Устин, а вслух сказал:

— Нет — у соседей займи. Я посля рассчитаюсь. Или — стой. Посиди. Так вот, Ксюха, какое, вишь, дело. Вашему счастью я поперек не пойду…

Замолчал.

Сейчас сама бы Ксюша должна сказать. «Благодарствую тебе, дядя, благодетель ты мой», бухнуться в ноги, как положено, и добавить: «Пущай всё остается как прежде. Бери себе прииск, хозяйствуй по-прежнему. Какие счета меж своими».

Вот так бы и надо вести себя Ксюше, а она молчит. Глаза огромные стали и беспокойно мечутся: с Ванюшки на дядю Устина, затем на Арину и опять на Ванюшку: «Правда ли всё? Может, опять подвох?»

«Нет, Ванюшка улыбается, а дядя… вроде всерьёз говорит».

Много раз мечтала Ксюша об этой минуте. В мечтах они с Ванюшкой стояли рядом, держались за руки, а голова кружилась от радости. Минута наступила, а радости почему-то нет. Одна мысль беспокоит: «А может, подвох? Может, насмехаются?»

Арина дёрнула её за рукав кофты и запричитала.

— Ах, Ксюшенька, Ксюша, радость-то какая тебе привалила. Да што ты стоишь истуканом? Благодарствуй батюшке, будущему свёкору своему. Сам, смотри ты, сам сватом пришёл. Честь-то какая.

— Постой малость, кресна, постой — собиралась с мыслями Ксюша.

«Ох, до чего ж красива Ксюха, — подумал Ванюшка. — Век бы смотрел на неё». Представил себе, что встанет скоро к налою, поцелует Ксюшу, и зажмурился.

— Засоромилась девка-то. Не взыщи уж, Устин Силантич. Я как крестная мать за неё отвечу. Согласны мы. Эх, теперь бы пивка. Побегу к суседям.

— Постой, кресна, — остановила Ксюша Арину. Подошла к углу печи. Прислонилась к челу спиной и ойкнула. Выгнулась. Закусила губу, чтоб не заплакать. Вместе с болью ясность в мысли пришла.

— Не взыщи уж, дядя Устин. Нет у меня ни матери, ни отца. Доводится мне самой себя взамуж-то выдавать. Вот и хочу узнать наперво, когда будет свадьба?

— Да ты што, девонька! Кстись, — замахала Арина. — Рази девки спрашивают такое?

И Устин опешил. Скорее конь заговорит по-человечьи, чем девка спросит при людях о свадьбе своей. Совсем не таких слов ждал он. И Ванюшка застыдился за Ксюшу: «Как баба выспрашивает все. Срам-то какой».

— Постой, кресна. Так когда будет свадьба?

— Сговоримся когда. Не в последний раз, поди, видимся.

— Мне сёдни знать надобно, когда будет свадьба.

— Да ты и впрямь прешь на рожон… Ну… к примеру, на красную горку.

— Не к примеру, дядя, мне определённо знать надобно.

— На красную горку! — «Напирает, как медведь. Обещал ведь Матрёне не назначать свадьбы. И как это так получилось?»

— А огласка когда?

— Да ты мне не веришь никак?

— Дядя, огласку надобно сёдни творить. И благословишь нас сёдни же. При людях.

— Ас прииском как?

— Прииск мой.

— Пусть твой. А хозяйствовать буду я. Как прежде хозяйствовал.

— Нет, дядя, на прииске до свадьбы одна я управлюсь.