Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы

— Берегись! — закричал Алехандро, и лошадка, отпрянув, сказала:

— Ну и ну! Еще один такой пируэт, и тебе придется возвращаться без меня. Знаешь, поедем-ка лучше обратно. Все красивое ты уже здесь видел. — И мальчик ответил:

— Что ж, поехали, если хочешь, только… еще не домой, правда?

— Правда, — сказала лошадка и, чтобы мальчику было удобнее взобраться на нее, подогнула ноги.

— Вот так, а теперь держись крепче, — если даже в гору мы мчались, вообрази, как понесемся вниз.

— Я не боюсь, — ответил Алехандро, и лошадка воскликнула:

— Молодец! — и рванула с места.

Скакала она так стремительно, что мальчику пришлось всю дорогу не только крепко-крепко держаться за гриву, но и прижимать к ней голову. Он даже не видел, где они едут, пока лошадка вдруг не остановилась как вкопанная, и Алехандро съехал ей на шею.

— Ух ты! — вскрикнул он от неожиданности, а лошадка сказала:

— Можешь выпрямиться. Теперь смотри во все глаза, навостри уши и дыши полной грудью.

Да, это надо было увидеть, услышать и вдохнуть. Не зря лошадка произнесла те слова. Только Алехандро так и не понял, услышал ли он вначале шум прибоя, ощутил ли залах соли или увидел красивые ярко-синие волны, разбивавшиеся у берега в пену.

— Море! — воскликнул мальчик, не помня себя от радости.

— Море, — подтвердила лошадка.

— Вот чудеса! Сколько волн! А что это за птицы там летают?

— Это чайки, — объяснила лошадка.

Алехандро не мешкая спрыгнул на песок и сразу же стал раздеваться. Сперва он скинул башмаки и отбросил их подальше, потом — рубашку, а когда принялся расстегивать пояс, вдруг остановился и взглянул на лошадку. Она сразу догадалась, о чем задумался мальчик. Нет, дело не в том, что Алехандро стыдился раздеться при ней. Они же старые друзья. Просто… все та же история. И лошадка ждала, пока он сам не заговорит.

— Знаешь, — начал мальчик, понурив голову, — а вдруг соленая вода… Ведь мои ноги… Тетя говорит, что…

Но белая лошадка не стала его переубеждать. Она подошла к нему маленькими шажками, опустилась рядом на колени и сказала:

— Снимай всю одежду и садись на меня.

Алехандро так и сделал. И остался нагишом — таким, каким явился в этот мир, которому так не хватает белых лошадок. Он сел на своего четвероногого друга, лошадка прыгнула в воду и поплыла, а мальчик сначала держался за ее гриву, потом — за хвост, и оба радостно смеялись.

Вряд ли нужно говорить, что они провели так весь остаток дня — то плавая в море, то загорая на пляже, то разыскивая на берегу громадные раковины, которые светились изнутри разноцветными красками зари. Мальчик и лошадка резвились, свободные и счастливые, пока не наступил вечер и Алехандро не почувствовал, что ужасно хочет есть и спать. И немудрено: не может же мальчик питаться одними плодами.

Тогда лошадка сказала:

— Садись, пора возвращаться.

Алехандро прыгнул на нее, и они снова помчались под звездным небом, прискакали в город и очутились у знакомого окна. Там мальчик расстался с лошадкой, на прощанье крепко-крепко поцеловав ее в лоб.

И лошадка сказала:

— Ни о чем не печалься. Мы еще встретимся и вместе поскачем, но запомни, отныне ты будешь приходить ко мне.

— Хорошо, — ответил Алехандро и увидел, как лошадка направилась к карусели и заняла свое место среди других лошадей.

На следующий день, под вечер, в дом пришел доктор, справиться о здоровье мальчика. И тетя, сияя от счастья, сказала, что мальчик пошел на карусель. Доктор, хотя он был добрым, старым и мудрым человеком, от удивления даже вскочил на ноги:

— Но ведь он еще не может ходить!

— С утра ушел, — сказала тетя, а доктор, взглянув через окно на карусель, снова опустился в кресло:

Ну и ну! Непостижимо! Видно, мои лекарства и в самом деле помогли.

1974.

С чего бы начать? Как рассказать обо всем просто, без прикрас? Право, это нелегко.

Когда-то возник у меня замысел. Я задумал создать в литературе мир, где все, сделанное из дерева, снова зазеленеет. Другими словами, дерево победит смерть, принесенную либо топором, либо долотом резчика.

Представляете себе? Возьмем, например, трость; вообразите, сколько людей на нее — старую, высохшую — опирались, сколько дорог она исходила, и вдруг или же постепенно эта трость опять оживает. И возможно, потом, среди ночи, стоя в подставке для палок и зонтов, она зацветет и выбросит новый листок, колеблемый ветром. Подумайте о стуле, снова благоухающем былым красным деревом, или о старом кресле-качалке из махагуа, неожиданно породившем нежный желто-красный цветок среди свежих листьев.

А оконная рама, зашелестевшая зелеными побегами? И сквозь них проникает ветерок и солнечный свет.

Входная дверь пустит корни, и они раскинутся в земле под тротуаром.

Или в дальних полях старая рукоять плуга однажды ночью разольет в воздухе аромат апельсинового цветка.

И вот все, что только ни есть деревянного на свете, вдруг воскреснет и вернется к прежней своей судьбе.

«Ну и что из того, — подумал я, — что хорошего может почерпнуть литература из этого удивительного чуда? Где же непременная общественная роль автора, который, пользуясь всей прелестью и силой слова, призывает к добру или злу других и самого себя? Неужели достаточно красоты ради красоты? И литературе нашего времени пристало говорить о дереве ради дерева?»

Нет, не могу я удовлетвориться формой ради ее своеобразия и поэтичности. Все эти доводы я привел себе и убил рассказ, так и не породив его.

Три года я не был в родном городке. И однажды вернулся. Как объяснить это теперь? Как рассказать?

Перед моим домом стояло старое сухое дерево. Продержалось оно — прямое, толстое — наверное, лет пятнадцать; все потемнело, растрескалось от северных ветров и жары. Уцелел только ствол и обрубки двух ветвей. Оно было тут всегда, с тех пор, как мы сюда переехали, еще до рождения дочек.

Вдруг я увидел его из окна машины и обомлел. Оно цвело крупными желтыми и красными подсолнечниками.

И не только оно: оглядевшись вокруг, я заметил, что даже на деревянных столбах появились цветы, да не какие-нибудь, а голубые колокольчики. Больше того — металлические решетки, проволока, вся улица были усеяны гвоздиками, розами и чудо-цветом.

Тогда шофер, заметив, как я поражен, сказал:

— В этом году мы украсили город цветами, чтобы встретить праздник нашей Революции.

Поняли вы теперь? Все, о чем бы я ни написал, будет свидетельством моего времени. Но как рассказать об этом? Очень нелегко, однако именно так оно и есть.

1975.

Эту историю мне поведал двоюродный брат Альбио. Я передам ее слово в слово, без прикрас.