Патрисия Данкер - Семь сказок о сексе и смерти

Я бросила на него злобный взгляд.

— Вам сначала придется снять стул со стола.

Он не пошевелился. Не играй со мной в эти дурацкие штучки, братец. Но я решила попробовать. Я взяла стул и шмякнула его на пластиковый пол. Неторопливо села. Он ждал. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Ладно. — Он улыбнулся. — Давай займемся делом.

Мы сидели, уставившись друг на друга.

— Я хочу предложить тебе место хостессы. Поначалу, вероятно, ты останешься здесь, но если все пойдет хорошо, я надеюсь, тебя пошлют на стажировку за границу — либо в Германию, либо на Дальний Восток. Я могу ошибаться, но мне кажется, что у тебя есть потенциал для весьма успешной работы в нашем бизнесе.

Я не сказала ничего, вообще ничего. На его лесть мне было наплевать. Я все еще злилась.

— Меня зовут Уолтерс, — сказал он. — Ты будешь в подчинении лично у меня.

Первый клуб, в котором я работала, назывался “Подземелье”. Меня назвали Кианея. Уолтерс объяснил, что это имя мне дали в честь одного сицилийского фонтана. Такая вычурность мне понравилась. У нас всех были кодовые имена, некоторые очень странные: Аризона-Сити, Дикий Запад, Лиловая Горилла, Киска Додж, Будикка, Красная Рита, Мальчик Клео, Бентон, Гвидо, Зловещий Зажим. Имена с самого начала прилагались к идентификационным дискам. У нас не было выбора. Интересно, думала я, Уолтерс их сам все выдумал? Нашу основную клиентуру составляли японские бизнесмены. Попасть внутрь имели право только члены клуба, но записаться можно было прямо на входе при наличии действующего компьютерного удостоверения личности, в котором все детали, включая коды, совпадали с базой данных гражданина. В обязанности хостессы входила проверка дисков, чтобы удостовериться, не поддельные ли они, не заявились ли к нам на огонек гости из полиции. Полицейским я никогда не отказывала, только нажимала специальную гостевую кнопку, чтобы Уолтерс знал — за клубом наблюдают, и сегодняшнее шоу должно быть безопасным и чистым. Это было несложно. Мы просто предупреждали своих мальчиков и девочек, чтобы номера не выходили за установленные рамки. А кровавые эпизоды в этих случаях заменяли имитацией.

На моей памяти случился только один рейд, и после него нас прикрыли — это было печально знаменитое шоу “Джунгли”. Нас даже допрашивала расовая полиция. Раньше такого не случалось. “Джунгли” были сработаны по старомодному сценарию и пользовались бешеной популярностью среди немолодых клиентов обоего пола — я никогда не могла разобраться в их сексуальных предпочтениях. Главным исполнителем был высокий неф с внушительными гениталиями. Огромный, черный, немыслимо волосатый. Весь его номер проходил в клетке с цветущими экзотическими растениями под звуки тамтамов и звериных воплей тропического леса. Его партнершей была молоденькая немка, миниатюрная блондинка с большой грудью. Волосы на лобке у нее были очень темные. Уолтерс не хотел, чтобы она их сбривала, но заставил перекраситься. Она говорила мне, что на это ушла куча времени и пол душа покрылся желтыми потеками, как будто она постоянно мочилась в сливное отверстие. А потом, осматривая девушку перед репетициями, Уолтерс внезапно передумал и велел мне ее побрить. У нее была очень нежная и мягкая кожа. Она почти не говорила по-английски, но я думаю, что “Vorsicht! Vorsicht!” должно означать “Осторожно”. И она все время повторяла, что очень зла на Уолтерса. По ее словам, он никогда не знал, чего хочет. Во всяком случае, на первых, старинных видеозаписях этого номера было видно, что у женщины лобковые волосы не сбриты.

Я не ходила на репетиции, хотя орали там больше обычного. Когда работаешь в этой индустрии, быстро теряешь интерес к мягким номерам. Они все совершенно одинаковые, и их качество целиком зависит от исполнителей. Но “Джунгли”, хоть и считались мягким номером, вызывали напряженный интерес из-за флера нелегальности и старины — впервые их показывали еще в 1960-е годы, задолго до нашего рождения. Уолтерс пришел на генеральную репетицию и решил, что клетку надо подвесить посредине зала, прямо над зрителями — в результате им открывались некоторые весьма захватывающие виды. Если клиенты могли наблюдать за действием вблизи, Уолтерс мог брать с них больше. Он — шоумен до кончиков ногтей. Он знает, что принесет деньги и как их вытрясти. А мы не могли рекламировать ничего заранее, поскольку все и так было нелегальным. Но я знала, как это делается. Не первый раз. Важно вовремя запустить слух. В сущности, это и была моя работа. Я разработала систему иносказаний: совершенно особенное шоу, вот уже больше семидесяти лет в городе не было ничего подобного, старые видеокассеты, их так трудно достать, шанс увидеть старину и крутизну, отпадная вечеринка Клиенты быстро обучаются тайному языку. Все это означало — грядет нечто в стиле ретро, нелегальное и кровавое.

Одна из девочек спросила меня, почему шоу под запретом, а я толком не знала. Я спросила Уолтерса. К этому моменту у нас сложились прекрасные деловые отношения, хотя он на все отвечал односложно.

— Оно способствует разжиганию ненависти к чернокожим, — бесстрастно сказал Уолтерс, как будто ему совершенно все равно.

Я изумилась. По крайней мере половина наших клиентов — негры. Мы в тот момент подгружали в систему новые диски с компьютерной информацией, и список пестрел негритянскими фамилиями — Нгато, Звело, Афрекете, Кабилье.

— “Джунгли”? Почему? — Я недоуменно смотрела в мерцающий зеленый экран.

— Посмотри генеральную репетицию, — так же равнодушно отрезал Уолтерс.

Я посмотрела и поняла, о чем он говорил. Шоу оказалось по-старинному жестоким. Наш черный герой изображал гориллу в леопардовой шкуре — существо звероподобное, похотливое и полностью лишенное воображения. Номер подчеркивал скорее насилие и страх, а не садомазохистский уговор, который нынче в моде. Я предпочитаю ясный, расчетливый садизм. Он выглядит чище и справедливее. Немецкая девушка полностью вошла в роль. Она представлялась жертвой во всем, вплоть до выбритого лобка. Она хоронилась по углам, пыталась прикрыться листвой и была совершенно убедительна в роли беспомощной несчастной пленницы, из груди которой в конце вырывается последний натужный измученный стон. Но представление было посвящено бешеной, звериной, неподконтрольной похоти. Наш черный солист изображал существо, которое едва ли можно назвать человеком — из него било животное вожделение и фаллическая жестокость. По-моему, все мы были поражены.

Мне казалось странным, что такие номера когда-то пользовались популярностью. Я никогда не изучала сексуальные представления середины двадцатого века, а после “Джунглей” у меня пропало всякое желание в них углубляться. Но в день премьеры у нас был аншлаг. Все клиенты были по крайней мере лет на тридцать старше нас. О такой целевой аудитории я никогда и не мечтала. Но они пришли, орали, толкались и понукали актеров, как будто собрались вокруг ямы с медведями. Публика была точно такая же неотесанная и грубая, как исполнители. Я выглядывала из-за своей стойки, когда осмеливалась, чтобы разглядеть и зрителей, и шоу. Мне “Джунгли” казались жестокими, напыщенными и нетонкими.