Луис Сепульведа - Невстречи

На сей раз по приезде в Париж у меня было целых восемь часов до пересадки на испанский поезд, и как всегда, я решил дойти до вокзала Аустерлиц пешком, чтобы поразмыслить на ходу. День был ужасный. Холод и дождь. Противный дождь без ветра, решительным образом вертикальный, под каким через несколько минут вымокнешь до нитки, однако в непромокаемом плаще невольно чувствуешь себя в привилегированном положении. Ну скажите, разве не достоин Нобелевской премии тот, кто изобрел эту прорезиненную ткань, которая укрывает нас от непогоды.

В какой-то момент, зазевавшись, я шагнул прямо в лужу и, обнаружив, что мои шерстяные носки вконец мокрые, решил завернуть в попавшееся на глаза крохотное кафе, слабоосвещенное. Повесив плащ рядом с обогревателем, я попросил двойного коньяку. Не такое уж плохое оказалось место. Несколько посетителей сидят за вечерними газетами, по радио приглушенно звучит концерт для флейты. Моцарт, коньяк медленно проникает в самую глубь горла, и чувствуешь, как постепенно подсыхают твои носки. И вот тут я услышал разговор за спиной.

Это были они. Какие тут сомнения? Они! Я не мог их видеть, да и не все ли равно, если я их вообще ни разу в жизни не видел. Более того, я полагаю, что лишь Великан знал в подробностях, какие у них лица. Но это были они. И попробуй объясни такое! По сути, чистая случайность. Но Борхес говорит, что мы мало знаем о законах, которые правят случаем.

Я не хотел оборачиваться, вернее, не хотел увидеть их лица. И подавил в себе желание завести с ними разговор. Ну как сказать? Наверно, чутьем понял, что ни к месту. Не будучи верующим, я кое-что знаю насчет того пространства, которое зовется лимбом [109] Лимб — богословское понятие, означающее место, куда попадают души умерших, не допущенных в рай, преддверие рая. , однако думать не думал, что оно обозначится в еле освещенной кафешке на пути к Монпарнасу. Да, это были они и говорили на аргентинский манер.

— Да вашу мать! — сердился тот, по голосу которого я догадался, что он постарше. — Мы на такой мели, а вы, дон, тратите последние деньги на газету.

— Надо быть в курсе, — возразил тот, кто вроде бы помоложе. — Пресса — мост, связывающий нас с цивилизованным миром. Рука, которая лепит из бесформенной массы наше мышление. Четвертая власть. И потом, я купил эту газету из-за программы бегов. Фортунато пойдет в седьмом заезде.

— А какого хрена мне знать, что Фортунато в седьмом, если у нас нет ни гроша, чтобы поставить на этого крэка [110] Крэк — так называют резвую лошадь на сленге ипподрома. ? И приди он первым, нам, значит, переживать вдвойне? Да вашу мать!

— У вас, коллега, по-моему, нет ни малейшего представления о силе печати. Будь мы по-настоящему в курсе, двинули бы прямо к кассам ипподрома, а там топчется какой-нибудь хмырь, ну и сам знаешь: «Добрый вечер. Простите за беспокойство, но некоторые финансовые затруднения не позволяют нам поставить на лошадь, которая выиграет в седьмом заезде. Мы, знаете ли, племянники жены лошади, то есть я хотел сказать — жокея, и полагаем, что за маленький процент с выигрыша могли бы поделиться с вами одним секретом насчет…» Ну как? Теперь дошло, зачем я стараюсь быть в курсе дел?

— Боже мой! Откуда такой оптимизм? Может, скажете, дон, на какие шиши мы купим входные билеты на ипподром? И второй вопрос, совсем пустяшный: тебе угодно, чтобы мы поперлись туда пешком под таким ливнем?

— Ну и что? На Сен-Дени есть турникет, там запросто пройдешь, если его пнуть ногой, мне это сказал один гаитянин сегодня утром.

— Боже мой!

— Че, с чего ты так ударился в мистику?

— «О брошенных скорблю душою» [111] Первая строка стихотворения мексиканского поэта Амадо Нерво (1870–1919). . Знаешь это стихотворение? С тех пор как от нас ушел мастер, мы еле тянем.

— Это правда. Раньше мы не чувствовали такой нужды. У нас всегда была про запас бутылка граппы. И спрашивается, когда мы приняли в последний раз по стаканчику граппы? Ты думаешь, он теперь на небесах?

— Слушай, брось. Я мистик, но не до такой степени. Теология отчаяния имеет свои границы [112] Здесь игра с термином «теология освобождения», означающим радикальное католическое движение, возникшее после 11 Ватиканского собора (50-е годы XX века), провозгласившего отказ от многих догм. Получило особое развитие на латиноамериканском континенте, вобрав идеи освобождения от экономического гнета с помощью веры и построения Царства Божьего на земле. .

Официант перебил их разговор. С наглым выражением лица, обретенным скорее всего в Иностранном легионе, он вырос перед ними, решив не сдвинуться с места, пока они что-нибудь не закажут.

— Один кофе — сказал тот, кто постарше.

— А мне только стакан воды, у меня после обеда какая-то тяжесть в животе, знаете…

Молодой официант удалился, что-то ворча себе под нос. Я было хотел обернуться и пригласить их распить бутылочку, пообедать вместе, — словом, поесть, однако нечто более сильное, чем застенчивость, пригвоздило меня к стулу, и слава богу. Вообще-то я знаю, что у них вечные трудности с деньгами, Великан много говорил на эту тему, но, согласимся, такие типы, как они, всегда найдут выход.

— Мы могли бы заказать два кофе и два croissants.

— И утку в апельсинах, не правда ли? Мне, пожалуй, надо составить опись нашего имущества прямо сейчас. У меня есть три франка пятьдесят центов, билет на метро, замечу — мокрый, вряд ли пропустит автомат, и еще семь сигарет. А у вас, дорогой коллега, в наличии эта чертова газета, спички и ключ от комнаты.

— У нас кризисный период. Вы заметили, какая ослиная рожа у официанта? Что он хотел, этот козел гребаный? Чтобы я заказал жареного фазана?

— А сколько бы нам дали за книги?

— Продавать книги? Это единственная память о нем.

— Какие предрассудки! Ты же спер два венка в день похорон.

— Э-э! Осторожно на поворотах! К чему столь неосновательные обвинения! Да, спер, и целых два венка. Но сделал это потому, что ему бы понравилось. Бесспорно. А какой он прислал бы славный рассказ? И не забывай, что ты помог мне вечером продавать гвоздики.

— Вы правы, дон. Приношу свои извинения. Мы оба, как говорится, повязаны.

— Послушайте, Фортунато пришел четвертым на прошлой неделе и третьим на позапрошлой. Судя по всему, если он побежит по влажной земле, самый верный шанс — у него. Фортунато, сын Валькирии и Лорда Джима! С такой родословной он наверняка придет первым. Вот досада!

— Ну досада. Слушай, не лучше бы нам пойти в мастерскую Жиля и заесть наши огорчения. Представь, входим, а он готовит спагетти, мы же в полном праве остаться, раз такой дождь…

Тот, кто помоложе, встал из-за стола, сказав, что обдумает все в уборной. Я смог увидеть его в спину: среднего росточка, в клетчатом пальто, которое ему велико размера на три. А в это время другой — я это сразу почувствовал — направился к соседнему столику попросить огня. Вот он, самый подходящий момент! В руке у меня была зажата бумажка в сто франков, которую я сложил вчетверо, пока они философствовали. Резко обернувшись, я выбросил руку к газете и сунул в нее сто франков. И сел, как ни в чем не бывало.