Эльмира Нетесова - Женатые холостяки

Относились, как к кровному, никогда не обижали и не попрекали ничем. Он до последнего дня с ними связь поддерживал. И меня просил их не забывать. А фамилия пусть смешная, но не обидная. Да, нашли в бурьяне, но жил в семье, среди людей, и любил их, всех и каждого, а значит, было за что.

— А где твой отец теперь? — спросила Ленка.

— Умер от рака. Мне пятнадцать было, когда его не стало. Мать почти следом ушла. Через год. Так-то вот и остался вместе со старшей сестрой и братом. Они дали закончить школу, проводили в армию. А потом у всех свои семьи появились, расскочились в разные стороны. Забыли родство, затеряли адреса. Видно, не стало тепла, потеряли его. Теперь уж не найти и не вернуть.

Ленка искренне пожалела Федьку:

— Родной мой, как же тяжело пришлось вам. Одни муки, на всем белом свете ни единой кровной души, какая теплом одарила бы, поняла бы и помогла в лихолетье! — обняла мужа.

Федька растрогался, прильнул к груди бабы головой, ему показалось, будто на всей земле нет человека роднее и ближе ее.

Утром, уходя на работу, предупредил Ленку, что вернется позднее обычного:

— Машину нужно глянуть, забарахлила кляча. Так ты не переживай, буду стараться побыстрее с нею справиться.

Только он выехал со двора, в дверь позвонил сосед. Мужик с порога извинился за то, что не выдержал и всю водку выпил:

— Я отдам тебе дня через три, — гундосил занудливо.

— Ты, не морочь башку. С чего отдашь, коли нигде не вкалываешь! — усмехнулась криво.

— Как это? Я пенсию получаю по инвалидности. На Припяти, что рядом с Чернобылем, полтора года сторожевал. А это тебе не жопу дома отсиживать!

Кроме меня никто столько не выдержал. Я ж там с самого начала сторожил людское добро от мародеров и всяких проходимцев берег. Дома и квартиры от жулья стерег. Конечно, не один там был и все ж больше меня никто не выдержал.

— Тогда сбегай в магазин. Возьми три пузыря, — дала деньги человеку, тот мигом заскочил в лифт.

Они устроились на кухне. Ленка готовила закуску, Вениамин, глядя, как хлопочет баба, в воспоминания ударился:

— Вот твой мужик меня не уважает. Но ведь совсем не знает, кто я есть. Если по совести разобраться, то вовсе не хуже, а и получше Федьки буду. И заслуг больше, и уваженья. Ведь вот на Чернобыль с первых дней попал. Народу туда понаехало тьма. Отовсюду! А меня послали от охраны, с напарником, из наших. Начальник на меня озлился и вздумал избавиться, убрать с глаз подальше. Тут же энта беда стряслась. Ну, кого ж еще выпихнуть? Хороших не пошлешь, они на заводе нужны. А нас выпихнули, чтоб не скучно было. Напарник такой же как я. Мы с Ванькой про радиацию ни хрена не слышали. Да и зачем сдалась, коли ее не выпить и закусить ею нельзя! Короче, вовсе штука бесполезная. Но вредная до жути.

О том все галдели. Ну, мы приехали в ту Припять, поселок атомщиков, там уже почти всех людей — жителей, повывозили. Не то из многоэтажек, даже из частных домов повыселяли. А уж как не хотели люди все нажитое бросать. Это едино, что жизнь начинать сызнова. Бабы голосили до воя. А их взашей выпихивают, на детей показывают, чтоб об них подумали. Ну, куда деваться, поехали, куда глаза глядят, в места чужие, где их никто не ждал. К той беде никто не готовился. Она врасплох застала, — налил в стаканы водку, увидев, что Ленка уже поставила закуску на стол.

— Глянул старший на нас с Ванькой и говорит:

— Вы в ликвидаторы не годитесь!

— Почему? — удивились оба.

— А он говорит, глумной:

— У вас на рожах вся биография с самых пеленок. Вы, с титешного возраста, не молоко, как все нормальные, а сивуху сосали. От того рожь» красней свеклы. Куда вас приспособлю, ума не приложу.

— Вот тут ему кто-то подсказал, чтоб в сторожа определил, тот и обрадовался. У него уже имелись трое мужиков. Вот к ним до кучи нас отправили и велели не терять совесть, охранять доверенное нам имущество.

— А почему его с собой не взяли?

— Нельзя! Зараженным оно было, грязным.

— Кому такое надо? От кого стеречь?

— Ой, бабонька, люд разный. Ни для себя, на продажу воровали. Кто на машине приезжал, другие пешком с мешками и сумками, все хотели поживиться на чужой беде, не знали, что мы тут имеемся.

— Выходит, тебе там круто доставалось?

— Еще как! Особо поначалу. Всяко приходилось, даже кулаки в ход шли, других менты забирали. Иные, завидев нас, удрать успевали. Ну, а были, кто с бутылкой возникал.

— Тех пропускали в дома?

— Нет, Ленка! Ни единого из тех, кого увидели.

— А почему? Ведь все брошено! Кому надо?

— То не нашего ума дело. Сказано было охранять, мы и стерегли. От всех паскудников разом! Да разве они люди? Если б было можно, я бы обоймы не жалел, всякого под расстрел поставил, ведь они ту радиацию по всем городам и поселкам распыляли вместе с награбленным. Люди покупали у них, не зная, откуда эти вещи и продукты.

— А сами себе не взяли?

— Да ты что? — округлились глаза Вениамина:

— Даже мысли такой не было ни у кого. Мы жили в отдельной будке— вагончике и всякий раз поливали ее раствором, смывали радиацию. Нам харчи привозили.

— А выпивон? — спросила Ленка.

— И это имели, не жалуюсь. Понятно, что не столько, сколько хотели…

— Ну, коли мне, так пока из ушей не закапает, все мало будет! — улыбалась Ленка.

— Значит, мы с тобой дружить будем, я тоже борзой на выпивку! — схватил Ленку за колено.

— Вот это ты зря! — сбросила руку и добавила строго:

— За такое, слышь, зубы из жопы доставать будешь! Врубился, придурок! В другой раз за эти дела вышвырну из дома и больше на порог не пущу! Секешь, старая грыжа! — глянула на соседа, свирепея.

— Ленка! Да ты что, чумовая? Я бабам не опасен давно. Про это моя жена всему городу натрепалась. После Припяти, мне хоть молодку, иль красотку, все едино, никто не нужен, ни на кого не вскочу, все опало навсегда. Давно уж не мужик. Не только какую-то зажать, свою бабу давно не могу ни согреть, ни порадовать. Так что не вскипай, я не хахаль, я алкаш. А если квасить брошу, тут же накроюсь. Усекла? Я не просто пью, а лечусь, чтоб пожить еще немного. Знаешь, все кто с поддачей завязал, давно откинулись. Про то я доподлинно знаю.

— Тогда давай лечиться! — опрокинула свой стакан Ленка и сунула в рот котлету.

Венька, выпив, потянулся к хлебу:

— Меня баба не за выпивку пилит, а за то, что вырубаюсь. Я ж как пью, от меня запаха нет.

— Как так?

— Да просто! Выпил и тут же сухую гвоздику на зуб положил. Разжевал хорошенько и все на том, никакой вони. Ту гвоздику в капусту, в мясо, даже при засолке помидоров и огурцов кладут в банку по несколько штук. Она и нам полезна. Съел и без мороки. Баба не почует, мент не придерется, и самому во рту приятно, аромат гвоздички изо всех дыр прет. Коли на своих ходулях держишься, никто и не подумает, что бухой.