Ричард Бирд - Х20

Уолтер швыряет мне страницы, которые я ему дал, и советует вместо этого что-нибудь записать, поэтому я прошу его рассказать мне историю, и он тут же начинает с 1916 года, утра битвы на Сомме.

Он — рядовой Черной стражи, его взводу приказано выстроиться в шеренгу перед младшим лейтенантом королевских драгун. Продрогший, вымокший и уставший взвод марширует прочь от окопов. На заброшенной ферме Уолтеру и остальным солдатам приказывают привести оружие в боевую готовность, а перед ними выталкивают проворовавшегося снабженца. Ему связывают руки за спиной и ставят к разрушенной стенке фермы. Ему завязывают глаза. Он дрожит с головы до ног, и о последней просьбе его не спрашивают. Ему дают сигарету. Его зубы так стучат, что, когда сигарету вставляют ему в губы, он перекусывает ее пополам. Он в ужасе выплевывает крошки табака, чуть не попав в офицера, который в омерзении отступает и дает приказ открыть огонь.

Уолтер вместе с остальным взводом расстреливает неизвестного вора. Правосудие тут ни при чем. Офицер не валится замертво от пассивного курения. Не делает он и ошибки военных времен — не зажигает третьей спички. Он раздает дополнительный табачный паек — плату за расстрел.

Уолтер вспоминает, как курил расстрельные сигареты, и делал это по той же причине, что и все остальные: когда не мучился от скуки, он, как и все, боялся умереть. Потому что в разгаре войны только это он мог и хотеть, и получить. Потому что лишь очень уверенный и очень глупый человек отказывался от возможности обрести утешение.

А сейчас люди воображают, будто поступают иначе.

Доктор и миссис Джулиан Карр жили на улице, где стояли отделенные друг от друга дома — более прогрессивный вариант улицы, где жили мои родители. Теперь Джулиан жил там один. Хотя я понял, что сами по себе вещи не обеспечивают счастья, дом Джулиана довольно убедительно это счастье имитировал, и у меня сложилось впечатление, будто Джулиан кому-то платил, чтобы его дом поддерживали неизменным с тех пор, как ушла Джулианова жена. По-моему, это печально. Когда я пришел, Джулиан говорил по телефону, и у меня было время хорошенько рассмотреть свадебные снимки на каминной полке. У Люси Карр были волосы до плеч и прекрасная улыбка, но глаза слишком голубые, а волосы — очень светлые.

— Извини, — сказал Джулиан. — В наше время трудно скрыться от людей. — Едва он начал ослаблять галстук, как телефон опять затрезвонил.

На столике лежал журнал “Мир табака”. Я перелистал его и обнаружил статью, превозносившую расправу Джулиана с демонстрантами из ЛЕГКОЕ. Журнал вышел больше года назад, и на снимке Центр серел, точно ядерная установка. Я швырнул его на столик и подумал, зачем я сюда пришел. Отчасти потому, что меня пригласили, и потому что не знал, как отказаться — не позволило досадное чувство приличий, унаследованное от родителей. Но еще мне не терпелось укрепить свое превосходство над Джулианом, потому что он никогда не целовал Люси Хинтон.

С извинениями вернулся Джулиан. Он снял пиджак. Он пригласил меня на ужин, но есть было нечего. Впрочем, у него нашлось пиво, поэтому он включил муляж камина, и мы посидели перед ним, попивая французское пиво из маленьких бутылок и откинувшись на спинку дивана. Он закатал рукава, садил, как и я, сигарету за сигаретой, явно наплевав, сколько я уже выкурил за сегодня, и предлагал мне еще пива, будто скорость, с которой мы выпивали каждую бутылку, — показатель приятности времяпрепровождения. Тео оказался прав. Джулиан никогда не был жестоким.

Он мимоходом показал на журнал и спросил, видел ли я статью.

— Нет, — сказал я.

— Не важно. Вся эта заваруха с ЛЕГКОЕ — отвлекающий маневр. Главным образом я тут оставался из-за тебя.

Он откупорил еще две бутылки и сказал, что ему жаль Тео.

— Правда, — сказал он. — Я хотел ему помочь, но мне не дали.

— Кто?

— Компания. Ты меня черт знает кем воображаешь. Я всего лишь работник и делаю то, что мне скажут. Надо было тебе привести его сегодня с собой.

— Кого?

— Тео.

— Он с Эмми.

— Значит, не дома?

— Нет, у нее, у Уолтера. А что?

— Я бы хотел узнать его получше.

С каждой бутылкой пива мне становилось все труднее недолюбливать Джулиана. Он извинился за то, что говорил о Люси Хинтон, и валил все на развал своей супружеской жизни.

— Не то чтобы я делал что-то не так, — сказал он. — Мы хотели завести детей.

Джулиан умолк. Он прикрыл один глаз и смотрел в горлышко пивной бутылки, когда я заметил, что все картины в комнате были или снимками, или портретами его жены, в основном светскими фотографиями на гоночных трассах, где Люси Карр позировала на высоких сиденьях пронумерованных мотоциклов. У нее были интересные коленки. На пастельных портретах подчеркивался нежный сгиб ее локтей.

— Я пытался, — сказал Джулиан. — Даже бросил курить ради ребенка. Но это ничего не дало.

— Я не знал, — сказал я, машинально раздумывая, сколько всего еще я о нем не знал.

— Все из-за тех моих студенческих экспериментов. Грегори, ты когда-нибудь влюблялся?

— Думаю, да, — сказал я. — Не знаю.

— Тогда наверняка нет, — сказал он. — Наедине с собой мне одиноко.

Я сочувственно кивнул и спокойно глотнул еще пива, постепенно убеждаясь, что наравне с превосходством могу без опасений позволить себе капельку жалости. Бедняга Джулиан.

— У тебя хотя бы есть все эти старикашки, — сказал Джулиан. — А на ночь они, наверное, отправляются по домам?

— Конечно.

— Значит, оба наших дома пустуют. Мы и правда одинаковые.

Я заверил Джулиана, что от жалости к себе он бредит: мой дом ничем не походит на его. Никогда не пустует. Даже без Клуба самоубийц и Джейми там всегда находятся животные и, разумеется, привидение. Тео никогда подолгу не отсутствует, а у Уолтера имеется ключ, которым он часто пользуется, когда хочет оставить Эмми и Тео наедине. Всегда что-нибудь происходит, пускай и не так, как я наметил, и я без сожаления понимал, что мои попытки держаться от мира подальше с треском провалились.

Джулиан говорил, что теперь у него осталась всего одна задача.

— Это больше похоже на мечту, — сказал он. — Я хочу помочь создать сигарету, не вызывающую рак. Вот зачем мне нужен табак Тео. Ты только представь. Представь, что можешь курить сколько влезет и ничуть не беспокоиться.

— Тогда “Бьюкэнен” наварит.

— “Бьюкэнен” наплевать, — сказал Джулиан. — Если здешний рынок рухнет, они просто займутся миллионами некурящих женщин в Китае. Они не знают, что такое беспокойство.

Опять затрезвонил телефон, и Джулиан пошел отвечать. На сей раз он вернулся озадаченный, с телефоном в руках. Протянул трубку мне.

— Это тебя, — сказал он. — Твой дом горит.

— Что в ней есть такого, чего нет у меня? Что мне надо сделать ?