Кэтрин Мэнсфилд - Рассказы

— Поехали. А ну, трогай!

Может быть, они с Лотти — маленькие лошадки? Возчик проверил, хорошо ли увязан багаж, снял тормозные цепи, потом, насвистывая, взобрался наверх и сел рядом с девочками.

— Сядь ко мне поближе, Кези, — попросила Лотти, — ты все время стаскиваешь с меня шаль.

Но Кези прижалась к возчику. Он возвышался рядом с ней, как великан; от него пахло орехами и новыми деревянными ящиками.

Никогда раньше Лотти и Кези не приходилось бывать на улице в такой поздний час. Все выглядело совсем по-другому, чем днем: крашеные деревянные домики казались меньше, сады — гораздо больше и гуще. Небо было усеяно звездами; над заливом висела луна, бросая на волны золотые брызги. Вдали на Карантине светился маяк, и на старых заброшенных барках зажглись зеленые огоньки.

— А вот «Пиктон», — сказал возчик, указывая на пароходик, унизанный яркими бусинками.

Они поднялись на вершину холма и начали спускаться вниз; залив сразу же скрылся из виду, и, хотя они все еще ехали городом, девочки уже ничего не узнавали. Мимо них с грохотом проезжали другие фургоны. Каждый встречный знал их возчика.

— Здорово, Фред!

— Здорово-о! — кричал он в ответ.

Кези очень нравились эти оклики. Всякий раз, когда впереди появлялся фургон, она подымала глаза и ждала, когда раздастся голос возчика. Он — старинный их друг; вместе с бабушкой она часто ходила к нему за виноградом. Он жил один в маленьком домике, у стены которого стояла теплица, выстроенная им самим. Изнутри теплица была сплошь увита виноградными лозами; свешиваясь с потолка, они образовывали настоящий свод. Фред брал из рук Кези коричневую корзиночку, выстилал ее тремя широкими листьями и, нашарив за поясом небольшой костяной нож, пригибал и срезал большую синюю кисть винограда, а потом укладывал ее на листья так бережно, что Кези следила за ним, затаив дыхание. Он был очень высок, носил коричневые вельветовые штаны, и у него была длинная каштановая борода. Но он никогда не надевал воротничка, даже по воскресеньям. Сзади его шею покрывал темно-красный загар.

— Где мы сейчас? — поминутно обращалась к нему то одна, то другая девочка.

— Это вот Хок-стрит, а это — Шарлот-кресент.

— Ну да, Шарлот-кресент. — Услышав это название, Лотти насторожилась; ей всегда казалось, что Шарлот-кресент — ее личная собственность. Не так уж много на свете людей, именем которых названы целые улицы.

— Смотри, Кези, это Шарлот-кресент. Правда, она какая-то особенная?

Теперь все знакомое осталось уже далеко позади. Фургон катил по совсем неизвестным местам: по новым дорогам, окаймленным с обеих сторон высокими земляными насыпями; вверх по крутым-крутым холмам; вниз, к лесистым долинам; через широкие мелководные речки. Все дальше и дальше. Голова Лотти покачивалась из стороны в сторону; девочка сползала, сползала и наконец улеглась на колени к Кези. У Кези глаза раскрывались все шире и шире. Дул порывистый ветер; она дрожала, но щеки и уши у нее горели.

— А звезды могут раздуваться? — спросила Кези.

— Не замечал что-то, — ответил Фред.

— А у нас есть дядя и тетя, они живут недалеко от нашего нового дома, — сообщила Кези. — У них два сына, старшего зовут Пип, а младшего Регз. У Регза есть барашек. И его надо поить из эмалированного чайника, на носик надевается палец от перчатки. Регз обещал нам показать. А какая разница между бараном и овцой?

— Ну, у барана есть рога, и он бодается.

Кези задумалась.

— Мне совсем не так уж хочется посмотреть этого барашка, — сказала она. — Терпеть не могу животных, которые бросаются на людей, всяких собак и попугаев. Я часто вижу во сне, что на меня бросается какой-нибудь зверь, — один раз это даже был верблюд, — и вот он бежит на меня, а голова у него все растет и растет.

Возчик ничего не ответил. Кези внимательно посмотрела на него, сощурив глаза.

Потом она подняла пальчик и тронула его за рукав; рукав был шершавый.

— Нам еще далеко? — спросила она.

— Теперь уже скоро, — ответил возчик. — Устала?

— Нет. Мне нисколечко не хочется спать, — сказала Кези. — Только вот глаза как-то смешно тянет вниз. — Она протяжно зевнула и, чтобы глаза не тянуло вниз, закрыла их… Когда она вновь открыла глаза, фургон грохотал по дороге, которая, словно взмах кнута, прорезала сад и затем внезапно огибала островок зелени; сразу же за этим островком стоял дом, но его не было видно, пока не подъезжали совсем близко. Он был длинный и низкий, веранда с колоннами и балкон окружали его со всех сторон. Он лежал в зеленом саду мягкой белой громадой, словно спящее животное. То в одном, то в другом окне появлялся свет. По пустым комнатам кто-то шел, неся лампу. В нижнем окне мерцало пламя камина. Казалось, дом излучает непонятную тревожную радость и ее трепещущие волны льются в сад.

— Где мы? — спросила Лотти, приподымаясь. Ее матросская шапочка сползла набок, а на щеке отпечаталась пуговица, к которой она прижалась во сне. Возчик осторожно снял ее с фургона, поправил шапочку, одернул смятое пальтишко. Лотти стояла на нижней ступеньке веранды и, моргая, смотрела на Кези, которая, казалось, летела к ней по воздуху.

— Ой! — воскликнула Кези, взмахнув руками. Из темного холла вышла бабушка, неся в руке маленькую лампочку. Она улыбалась.

— Ну, как вы добрались в темноте? — спросила она.

— Очень хорошо.

Но Лотти, стоявшая на нижней ступеньке, пошатывалась, словно птенец, выпавший из гнезда. Если она минуту стояла неподвижно, она засыпала; если прислонялась к чему-нибудь, у нее закрывались глаза. Идти дальше сама она уже не могла.

— Кези, — сказала бабушка, — могу я доверить тебе лампу?

— Да, бабушка.

Бабушка наклонилась и дала ей в руки лампу, яркую и как будто дышащую, а потом подхватила совсем осовевшую Лотти.

— Сюда.

Через квадратный холл, в котором валялись тюки и летали сотни попугаев (правда, попугаи были только на обоях), потом по узкому коридору, где те же попугаи все еще летели мимо Кези и ее лампы.

— Только не шумите, девочки, — предупредила бабушка, ставя Лотти на пол и открывая дверь в столовую, — у бедной мамочки разболелась голова.

Перед потрескивающим камином, поставив на подушку ноги и укутав колени пледом, полулежала в шезлонге Линда Бернел. Посреди комнаты за столом сидели Бернел и Берил; перед ними стояло блюдо с бараньими отбивными и коричневый фарфоровый чайник. Над спинкой шезлонга, в котором сидела Линда, склонилась Изабел. Она держала в руке гребенку и легкими ритмичными движениями водила ею по голове матери, зачесывая назад завитки волос. За островком света, падавшим от лампы и камина, тянулась темная и пустая комната, которая кончалась зияющей чернотой окон.