Алехандро Самбра - Семейная жизнь

В первые две недели не происходит ничего неожиданного. Он живет в точности так, как планировал. Сначала дни тянутся бесконечно, однако мало-помалу он заполняет их рутинными процедурами: встает в девять, кормит Миссисипи, а после завтрака (он обнаружил в себе любовь к овсяным хлопьям и теперь потребляет их регулярно) идет в гараж, садится в автомобиль, заводит мотор и то легонько придавливает педаль газа, то снова отпускает ее, как летчик в ожидании команды на взлет. Наконец он совершает короткий выезд, потом еще один и еще — каждый новый длиннее предыдущего. Возвращаясь, он настраивает радио на последние известия, открывает окно в гостиной и переворачивает песочные часы; пока песчинки, они же секунды, сыплются вниз тонкой неумолимой струйкой, выкуривает первую за день сигарету.

Затем он несколько часов смотрит телевизор, и эффект одурманивания налицо. Ему начинает нравиться риторика утренних шоу, знатоком которых он понемногу становится — он сравнивает их, серьезно оценивает, так же, как и передачи о знаменитостях. Эти требуют чуть больших усилий, поскольку он не знает участников — никогда раньше не обращал на этот мир особенного внимания, — но постепенно он начинает их узнавать. Обед, лапшу с кетчупом, он неизменно съедает в постели перед телевизором.

Остаток дня (как правило, хоть и не всегда) посвящается пешей прогулке. Мартин берет за правило не заходить дважды в одно и то же кафе и не покупать сигареты в одном и том же ларьке на углу, чтобы подобные действия не переросли в привычку; он смутно предчувствует, что будет скучать по этой жизни. Конечно, не такая жизнь виделась ему в мечтах, но и эта хороша по-своему — как благотворная, целительная пора. Но все круто меняется в тот день, когда он обнаруживает, что кошка пропала. С тех пор как он видел Миссисипи в последний раз, прошло по меньшей мере два дня; его миска с едой стоит нетронутой. Он обходит соседей, но никто ничего не знает.

Несколько часов Мартин проводит в отчаянии — он смертельно испуган и не знает, что делать. В конце концов ему в голову приходит мысль расклеить объявления. Он ищет в компьютере Бруно фотографию Миссисипи, но безуспешно: перед отъездом Бруно стер с жесткого диска всю личную информацию. Мартин прочесывает комнаты по очереди. Переворачивать все вверх дном, сеять повсюду хаос — в этом есть даже какое-то упоение. Он ищет в чемоданах, сумках, ящиках и десятках книг, хватая их за корешок и яростно встряхивая или судорожно перелистывая страницы. В кабинете, в шкафу, спрятан маленький красный портфельчик. Вместо денег или дорогих украшений в нем лежат сотни семейных фотографий — в рамках и без, некоторые с датами на обороте, а некоторые даже с парочкой строк, дышащих теплом и любовью. Его внимание приковывает один большой снимок — на нем позирует Консуэло, румяная, с приоткрытым ртом. Он вынимает из рамки грамоту, выданную Софии в детской школе плавания, вставляет вместо нее фотографию Консуэло и вешает ее на стену в гостиной. Эти черные, прямые, блестящие волосы можно гладить часами, думает он. Поскольку ни одного снимка Миссисипи найти так и не удается, он ищет в интернете изображения серых кошек и выбирает одно наобум. Потом добавляет к нему короткое объявление, распечатывает сорок экземпляров и расклеивает их на деревья и фонарные столбы по всей улице.

Когда он возвращается, в доме царит разгром. Особенно на втором этаже. Ему неприятно сознавать, что виновник этого безобразия — он сам. Вокруг стоят полураскрытые коробки, на кровати свалена одежда, по полу разбросаны бесчисленные куклы, рисунки и браслеты, детали конструктора «лего» разлетелись по углам. Он нехотя начинает приводить комнату в порядок, но вдруг останавливается и закуривает сигарету. Пуская колечки (он научился этому еще подростком), Мартин представляет себе, что девочка, хозяйка комнаты, только что играла здесь со своими подружками. Он представляет себя отцом: вот он открывает дверь и возмущенно требует, чтобы она все убрала, и она кивает, но продолжает играть. Вот он идет в гостиную, где его встречает очень красивая женщина — Консуэло или похожая на Консуэло. Она протягивает ему кружку кофе, поднимает брови и улыбается, обнажая зубы. Потом Мартин отправляется на кухню, сам наливает себе эту кружку кофе и выпивает ее быстрыми мелкими глотками, думая о жизни с детьми, женой, постоянной работой. У него колет в груди. И тут надвигается неизбежное — тоска.

Он успокаивает или отвлекает себя воспоминанием о том, что и он когда-то, давным-давно, был отцом семилетней девочки. По крайней мере, несколько часов. Ему было девятнадцать, и он жил в Реколете1 с отцом и матерью — оба тогда еще ничем не хворали. Однажды он зашел на кухню и услышал, как Эльба, их помощница по дому, жалуется, что вынуждена пропускать все родительские собрания в школе, где учится ее дочь. Он предложил сходить туда за нее — не только потому, что Эльба и Ками были ему небезразличны, но и поддавшись тяге к приключениям, которая тогда томила его гораздо сильнее. Тогда волосы у него были длиннее, и выглядел он очень юным — совсем не годился в отцы, — но он-таки пошел в школу и сел там за заднюю парту рядом с каким-то парнем, почти что его ровесником, хотя немножко больше похожим на мужчину — как говорится, более искушенным. На правой руке у него была коричневая татуировка, лишь чуть-чуть темнее кожи. Это было имя: ХЕСУС.

— Вас как зовут? — спросил Мартин. Вместо ответа парень показал на свою руку. — А неплохо зваться Хесусом, — подумал Мартин.

— Ты что-то совсем молодой, — сказал ему Хесус.

— Ты тоже, — ответил Мартин. — У меня родился ребенок, когда я еще сам был ребенком.

В этот момент учительница закрыла дверь и начала собрание; опоздавшие родители еще подходили, и дверь заклинило один раз, потом другой. Никто ничего не говорил, но потом одна толстая блондинка в третьем ряду встала и перебила учительницу на зависть звучным, уверенным голосом: «А если случится землетрясение или пожар? Что тогда будет с детьми?»

Учительница погрузилась в молчание; видно было, что она тщательно обдумывает свой ответ. Конечно, она запросто могла бы свалить вину на начальство, систему государственного образования, Пиночета, правительство из блока «Консертасьон», капитализм — все понимали, что сама она здесь ни при чем, — но ей не хватило смелости и быстроты реакции. Поднялся ропот, она не успокоила людей вовремя, и вот уже все жаловались, все кричали; вдобавок явился еще один опоздавший и дверь снова заклинило, что только подлило масла в огонь. Хесус рядом с Мартином что-то выкрикивал, и Мартин собрался было тоже завопить, но тут учительница попросила их проявить уважение и выслушать ее: «Простите, это бедная школа, у нас просто нет денег, я понимаю ваше недовольство, но учтите, что если случится пожар или землетрясение, я тоже застряну здесь вместе с детьми». Пауза, вызванная этим мрачным наблюдением, длилась секунды две-три, после чего Мартин вскочил, гневно направил на нее палец и, чувствуя себя актером в минуту драматической кульминации, воскликнул: «Но вы, сеньора, мне не дочь!» Его бурно поддержали, и он сполна насладился своим успехом.