Иван Лазутин - Суд идет

Но все это позади. Впереди — весна, институт, работа, друзья… Только недавно узнала Ольга, что подруги по работе подавали петицию прокурору Богданову и через комсомольскую организацию настаивали на том, чтоб Лилю и Ольгу освободили из-под стражи.

На работе к Ольге и Лиле все относились сочувственно. И все-таки на душе было неспокойно, томило смутное предчувствие.

Так дождевые воды незаметно, но необоримо упорно разъедают железный обруч, на котором глубокой царапиной сбита полуда. Вначале на месте царапины заметна неглубокая рыжая бороздка, потом она походит на продолговатую язву с иссеченными краями, потом… Тут уже все зависит от времени. Когда ржа переточит обруч — бочка рассыпается.

Такой же кровоточащей царапиной легла на сердце Ольги дума о Дмитрии. «Что с ним? Почему он не показывается? Неужели ему теперь зазорно встретиться с подсудимой?» Эти мысли все чаще и чаще омрачали ее просветлевшее лицо. Но тут же успокаивала себя: «Он не такой. Не может он поступить так жестоко…»

Лиля, словно прочитав ее мысли, спросила:

— Соскучилась?

Ольга вздохнула.

— Разве таким словом передашь это чувство? «Соскучилась» — это совсем не то. А ты как, Лиля?

— Что я? У меня совсем другое дело. Он меня не любит.

— Не любит? А в тюрьму приходил, прощения просил, говорил, что любит?

— Это он успокаивал. Он добрый и порядочный человек. Его любовь унесла с собой в могилу жена.

После некоторого молчания Лиля подняла воротник и зябко поежилась.

— А если он сегодня к тебе не придет? Если не придет и завтра и послезавтра? — спросила Лиля.

То, чего больше всего боялась Ольга в своих беспокойных и смутных догадках, Лилей теперь было поставлено в упор. Эта прямота одновременно и испугала Ольгу, и придала ее ответу решимость.

— Я не сделаю шага, если он не придет даже через полгода! Я никогда к нему не приду первая!

— Ты неправа, Оля. За любовь нужно бороться. Ее добывают с боями. В ней есть свои атаки, свои безымянные высоты, свои победы и поражения… Бывают даже временные отступления.

— Я не понимаю тебя, — тихо сказала Ольга. — По-твоему, если Дмитрий меня разлюбил, то, значит, я должна преследовать его? Кидаться ему на шею и навязывать себя?

— Не так, не то ты говоришь… — Лиля закрыла глаза. Лицо ее приняло страдальческий, болезненный вид. — Ты поняла меня огрубленно, прямолинейно. А я хотела сказать другое.

— Как же тебя понимать?

— Для счастья нет общих рецептов. Сколько судеб — столько вариантов любви и страданий. Но есть один, общий и, я бы сказала, своего рода универсальный закон.

— Какой?

— За счастье свое нужно бороться.

— Как? — взволнованно спросила Ольга, потянувшись к Лиле. — Как бороться?

Лиля тихо ответила:

— Это тебе подскажет твое сердце. — И, несколько помолчав, она, не шелохнувшись, продолжала: — Знаешь, Оля, в жизни часто любят за любовь.

— За любовь?

— Да, представь себе — за любовь. Я уверена, что Струмилин меня полюбит. Я это чувствую. — Горделиво подняв голову, она, как вызов, бросила куда-то далеко-далеко, туда, где над Сокольниками невесомо плыли холодные облака: — Я этого хочу! Во имя этого я пойду наперекор глупым условностям нашего века.

Ольга вопросительно посмотрела на Лилю, и Лиля поняла значение этого взгляда.

— Я буду у него на побегушках, я заменю ему няню, когда он будет болен, я буду его другом, женой, матерью его ребенка. Все это я буду делать для него, потому что он — самый близкий, самый дорогой мне человек! И в этом служении есть уже наслаждение и счастье.

— А мне? Как же быть мне? — Ольга, словно чего-то испугавшись, смотрела на Лилю.

— Не знаю. В таких вещах советов не дают. Еще раз говорю тебе: поступай так, как подскажет сердце. Видишь, Оля, мы по-разному воспитаны, я старше тебя и потом… В любви к Струмилину я познала то, что тебе еще не дано узнать. — И словно пожалев, что сказала лишнее, Лиля привстала со скамейки. — Пойдем к тебе, обогреемся, и я пойду домой. С дедушкой что-то совсем плохо, последние дни он не встает.

Подруги молча направились к выходу из парка. Веснушчатый мальчишка, который, размахивая школьной сумкой, только что прошел мимо их лавочки, бросил в лужу кусок черствой булки и остановился посреди дороги, залюбовавшись дотошными воробьями, которые, купаясь в луже, дрались из-за хлеба. Чтобы не спугнуть воробьев, Лиля и Ольга обошли лужицу.

Через несколько минут они были дома. Лиля не переставала ознобно ежиться. Прижавшись спиной к голландской печке, она закурила. Серафимы Ивановны дома не было.

На стене размеренно и по-домашнему уютно тикали ходики. Рядом с ними, в простенке между окнами, в стареньких фанерных рамках рядком висели Ольгины пожелтевшие похвальные грамоты школьных лет, фотографии родственников и близких. На длинном гвозде рядом с пузатым календарем были нанизаны квитанции за квартирную плату. Все в этой небольшой чистой комнатке дышало тихой бедностью и непритязательным уютом.

Стук в дверь заставил Ольгу и Лилю вздрогнуть. Нехороший, тревожный стук. Так не стучатся соседи, которые идут за спичками или разменять десятку. Так не стучится почтальон.

Ольга вышла в сенки, и через минуту вслед за ней в комнату вошла пожилая рыхлая женщина с беспокойными, испуганными глазами. Одета она была на скорую руку в фуфайке, видимо, торопилась. Лицо вошедшей Ольге показалось очень знакомым, но в первую минуту она растерялась и никак не могла припомнить, где же она видела эту женщину?

— Вы будете Ольга?

— Я.

— Я к вам от Шадрина, от Дмитрия Георгиевича, от жильца моего…

— Да, я вас слушаю… — Последнее слово Ольга произнесла почти шепотом.

— Подметала пол я и нашла у него под кроватью вот это письмо, наверно, упало из-под подушки. Читаю адрес, вижу, живем совсем рядом. Вот и решила побечь к вам.

— Что случилось? — В глазах Ольги заметалось недоброе предчувствие беды.

— Дня четыре вроде бы лежал ничего. Вызывала я к нему доктора, прописал он ему лекарства, не знаю, пил ли он их или нет… А сегодня с самого утра бредит. Все Ольгу поминает. Я глянула на конверт, тоже Ольга, и адрес ваш написан…

У Ольги перехватило дыхание. Не слушая дальше старуху, которая говорила о том, что потратила целый рубль на телефонные звонки, она разорвала конверт.

«Дорогая Оля!

Если из этой атаки не вернусь живым и здоровым, значит, так тому и быть. Я очень и очень болен. Матери тогда напиши письмо. Люблю тебя, моя милая… Люблю. Мне тяжело.

Твой Дмитрий».

Письмо было датировано вчерашним числом.

Вряд ли Ольга так заметалась бы по комнате, если ей сказали бы в эту минуту, что горит их дом. Она сорвала с вешалки пальто и никак не могла попасть в рукав. «А я… А я-то!..» — укоряла она себя мысленно.