Иван Лазутин - Суд идет

— Думаю, что мне ее не предложат. Ты же знаешь, у меня нет жилплощади.

— Короче: если предложат — согласишься?

— Без жилья нет.

— Что же будешь просить?

— Если возможно, то Новосибирск.

— Ты очень хочешь Новосибирск?

— Ты об этом спрашиваешь уже третий раз! — раздраженно бросил Дмитрий, собираясь покинуть Белявского.

— Стой! Есть деловой разговор. Ты получишь Новосибирск, но при одном условии.

— При каком?

— Если согласишься на Москву.

— Откуда ты взял, что мне предложат Москву?

— Это не твое дело. Допустим, что это уже решено. — Воровато оглянувшись, Белявский продолжал еще более таинственно: — Так вот, слушай меня: Новосибирск тебе не видать, как своих ушей, если ты не пойдешь на одну очень простую комбинацию. — Белявский многозначительно смолк. Наблюдая снизу вверх за лицом Шадрина, он старался прочитать на нем впечатление, которое произвело его предложение.

— Я готов. Но чтобы это было честно. И вообще мне не ясно, как это можно сделать?

— Очень просто: я добиваюсь назначения в Новосибирск. Ты на комиссии ведешь себя благоразумно и даешь согласие на Москву. После государственных экзаменов, когда дипломы и положительные характеристики у нас на руках, когда университету и всем его общественным организациям можно сказать адью — ты добиваешься, и это, между прочим, не трудно, это я беру на себя… Мы добиваемся, чтобы тебя послали на мое место. Я не буду возражать, уступлю его тебе и все дело в шляпе. Кажется, ясно?

Глубоко затянувшись папиросой, Белявский неосторожно пустил дым почти в лицо Дмитрию. Шадрину мучительно захотелось курить. Но он сдержался. Прошло больше месяца, как он выкурил последнюю папиросу.

— Что ж, я, собственно, ничего против не имею.

— Прекрасно! — воскликнул Белявский. — Я всегда считал, что у тебя ясная голова.

— Ну, а ты? Ты-то сам, как будешь потом с работой? Станешь проситься на мое место?

— Даже не пикну. Меня устраивает и свободный диплом.

— Только смотри, Игорь, чтобы потом без работы не остался. Чего доброго еще меня будешь клясть на чем свет стоит.

— Что-о?.. Что ты сказал?! Димочка, неужели ты за пять лет не понял, что я не такой уж беспомощный человек?

На том и договорились. Оставив Белявского, Дмитрий подошел к студентам, которые столпились у дверей деканата.

Первой из кабинета декана выскочила разрумянившаяся Рая Рубцова. Со всех сторон на нее посыпались вопросы.

— Ну, как?

— Куда?

— Москва?

Галдели все сразу.

Некоторое время Рая стояла с опущенными ресницами, зажав ладонями уши. Когда галдеж угомонился, она лихо щелкнула пальцами и по складам произнесла:

— Вла-ди-вос-ток! Красивый портовый город! А один дяденька из комиссии даже решил меня обрадовать, сказал, что там много жирной селедки, а еще больше — холостых моряков, которые на третий же день моего приезда будут разрывать меня на части. Левой рукой предлагать ум и сердце, а правой — тащить в загс.

Под сводами коридора пронесся дружный хохоток.

— Они остряки там, ребятки-то из комиссии, — съязвил Миша Зайцев, который прожужжал всем уши, что на него уже давно есть заявка в речную прокуратуру. Он был заядлым рыболовом, а поэтому страстно мечтал иметь свою моторную лодку и поселиться где-нибудь на берегу Оки или Волги.

— Им, начальникам, хорошо шутить… А вот тут стой и жди, как теленок, в какое стойло тебя поставят, — отозвался молчаливый Карпенко, который всем говорил, что ему все равно: Москва или Крыжополь, лишь бы в прокуратуру. Больше всего он боялся нотариальной конторы: у него к тому были основания. С войны он вернулся без ноги, а инвалидов в редких случаях брали на оперативную работу.

— Ничего, Раечка, этот дяденька из комиссии как в воду глядел. Знаю я морячков из Владивостока. К ним попадешься — сразу голову закружат. Дальневосточники!

— Прощай, Раечка!

— Счастливого плавания!

Реплики из толпы, окружавшей Раю Рубцову, оборвались, как только открылась дверь деканата и позвали Белявского.

Подтянув брюки и поправив галстук, Белявский, бледнее обычного, со сжатыми губами, вошел в кабинет. Против длинного стола, покрытого зеленой скатертью, стояло свободное мягкое кресло. Члены комиссии сидели на жестких стульях. Их было семь человек: декан Скорняжников, начальник отдела кадров университета Таратута, секретарь партийного бюро факультета Мезников, представитель из Моссовета, два «покупателя» из Министерства юстиции и представитель из городской прокуратуры.

Белявский подошел к креслу, на которое ему указал декан, осторожно и нерешительно присел. Руки положил на колени. В массивном кресле он выглядел еще мельче.

Судьба его уже наполовину была решена. Это он понял по выражению лица представителя прокуратуры Варламова, который сидел в самом центре и, как видно, был главной и решающей фигурой в комиссии. Плечистый, седеющий мужчина, которому наверняка перевалило за пятьдесят, он напоминал Белявскому какого-то киноактера, играющего главные роли. Он даже силился вспомнить, неотрывно глядя в его спокойное, по-русски открытое лицо с умными серыми глазами: где же он видел этого человека или похожего на него?

Начальник отдела кадров, мужчина с худощавым и нервным лицом, о чем-то пошептался с деканом и повернулся в сторону Белявского.

— Где бы вы хотели работать?

Белявский заерзал в кресле. Сомкнув ладони лодочкой, он ответил:

— Куда пошлет уважаемая комиссия. Все работы у нас почетны.

— Ну, а все-таки?

— Хотел бы попытать силы в прокуратуре.

— Как у него следовательская практика? — спросил у декана представитель из прокуратуры.

— Пятерка! — ответил Белявский, не дождавшись, пока об этом скажет замешкавшийся декан. Его красивые пушистые ресницы, загнутые на кончиках, несколько раз вспорхнули и замерли.

— Отлично! — заключил Варламов и посмотрел в список, лежавший перед ним. — Какой город вас больше всего устраивает?

— Если бы мне предложили выбирать, то, может быть, я и сказал… — Белявский делал дипломатические зигзаги. По выражениям лиц членов комиссии он старался понять, как у него это получалось: хорошо или плохо? Искренне или фальшиво? И, кажется, мог быть доволен собой. Ему казалось, что комиссия относится к нему доброжелательно.

— Хотите в Москве остаться? — делая ударение на слове «Москва», спросил представитель из Моссовета, который в течение всей беседы не спускал глаз с Белявского. Его взгляд Белявский чувствовал на себе постоянно, от него ему становилось неловко. Теперь же, после такого лобового вопроса, он даже растерялся. И снова заерзал в кресле. Никак не ожидал такого предложения. Но тут же сообразил — он знал это по опыту прошлогодних распределений: те, кто изо всех сил цепляются при распределении за Москву, как правило, получают назначение куда-нибудь в самую отдаленную глухомань.