Иван Лазутин - Суд идет

— Егорыч!.. — Герасим как вошел, так и бухнулся на колени перед опешившим Дмитрием. — Ты мне дороже отца родного… — Не успел он договорить, как Дмитрий подхватил его под руки и поставил на ноги.

— Да что вы!.. Да разве так можно?

В глазах Герасима стояли слезы.

— Умирать буду — детям накажу, чтобы помнили, какое добро ты сделал для меня. — Повернувшись к Филиппку, он сказал: — Отец, ставь!

Филиппок достал из отдувавшихся карманов две бутылки водки.

— Сегодня грех не выпить. За Гараськино ослобождение и за твое, Егорыч, здоровье! А также за то, чтоб тебе хорошо везло по службе. Я знаю, ты далеко пойдешь, у тебя замашки отцовы, а с отцом твоим, Егорыч, мы вот с таких лет… — Он поднял ладонь на уровне стола. — Были дружками — не разольешь водой. А где же меньшак?

— На покосе. Он у нас один все хозяйство тянет. А этому бесу… — Захаровна с укоризной посмотрела на Сашку, — одни только девки да танцульки на уме.

Сашка гоголем выгнул шею и постучал кулаком в грудь.

— Я рабочий класс! И прошу меня не трогать.

Чуя, что и ему перепадет стаканчик, Сашка охотно полез в подполье за студнем и салом. Пошла под водку и курица, приготовленная в дорогу. Семен хотел уйти, но его пристыдил Дмитрий.

— Ты что, гнушаешься?!

— Гнушаюсь?! — Семен решительно шагнул к печке, повесил на гвоздь фуражку и взмахнул рыжей копной волос.

— Пить так пить! — Он достал из кармана поллитровку и поставил на стол. — Только заранее договоримся — по улице не горланить и… все остальное прочее. Ясно? — сказал он, глядя на Филиппка и Герасима.

— Ну, ясное море! Об чем спрашиваешь!.. Нешто мы с Гараськой не понимаем, с кем честь выпала за одним столом сидеть, как ровня с ровней. Ты, Семен, не думай, что раз мы неучи, так, значит, своего ума не нажили. Ум, сынок, не в школе одной занимают, его в жизни из-под земли добывают, он в борозде лежит. Захаровна, садись и ты, помянем покойного Егора. Любитель был выпить. Но скажу по совести, никогда ум не пропивал. Крепок был мужик, ох и крепок!.. Царство ему небесное. — Филиппок перекрестился на угол, где висела иконка.

Пили дотемна. Разговаривали вразнобой. Растроганный Герасим несколько раз бросался на шею Дмитрию, обдавая его водочным перегаром.

— Егорыч, век не забуду! Из могилы ты меня вырыл!.. — Огрубевшей ладонью Герасим вытирал слезы.

Откуда появилась четвертая бутылка водки — Дмитрий не понял. Он был уже изрядно пьян, когда мать зажгла лампу и, склонившись над его ухом, сказала:

— Может быть, хватит? Ведь ты уже и так на себя не похож.

— Мама!.. Мама!.. — Дмитрий обнял мать и поцеловал ее в щеку.

А в двенадцатом часу, когда со двора Шадриных, обнявшись и поддерживая друг друга, вышли Филиппок, Семен и Герасим, в окно кухни кто-то постучал.

— Сейчас! — откликнулась Захаровна, укладывавшая Дмитрия в горенке. В чулане одного оставить боялась — вдруг упадет. — Кто там?

— Примите телеграмму!

Захаровна расписалась в разносной книге почтальона и, проводив девушку, перекрестилась. В первую минуту она не решилась распечатать телеграмму, но, поглядев на спящего сына, который, как в детстве, раскинув руки, лежал на кровати, разорвала ленточку на бланке. Беззвучно шевеля губами, она читала:

«Митя приезжай скорее. Вызывают прокуратуру.

Страшно соскучилась. Целую Ольга».

Захаровна разгладила шершавой ладонью телеграмму, подняла глаза к закопченной иконке, перекрестилась.

— Дай бог им счастья!

Лежа в постели, она долго прислушивалась к ровному дыханию сына. Временами через выбитый глазок окна доносились с улицы всхлипы гармошки и разудалый, лихой голос Сашки.

«Пусть погуляет, пока молодой…» — подумала Захаровна.

…Кирбай в этот вечер долго сидел в своем кабинете. Прислушиваясь, как уныло, почти бесшумно тюкают по водосточной трубе крупные капли дождя, он задумался. Многое пронеслось в голове его с того часа, как он вышел от Шадриных. Таких поражений у него еще не было. Об этом, конечно, завтра же узнают в селе и будут судачить: мол, даже его, Кирбая, и то сумели приструнить. А Герасим Бармин?.. Тот теперь затаит такую обиду, что в Москву напишет. «Но пусть пишет — бумага все вытерпит. Жалобы сейчас не в моде, их читают в отделах писем и пересылают для решения местным властям, А чаще всего она попадает в руки тому, на кого жалуются».

Пододвинув к себе чистый лист бумаги, Кирбай крупными, разборчивыми буквами написал:

«Москва. В Министерство государственной безопасности. Копия — прокурору г. Москвы.

Считаю необходимым сообщить, что при проведении мероприятия важного государственного значения…»

Это было написанное по форме секретное донесение о враждебном поведении коммуниста Дмитрия Шадрина в родном селе. Не забыл также Кирбай особо подчеркнуть, что дядя Шадрина в 1937 году как враг народа был репрессирован по 58-й статье.

Кирбай все писал и писал… А крупные капли дождя уныло тюкали и тюкали по водосточной трубе.

Предписанием прокурора города Дмитрий Шадрин был назначен следователем в одну из районных прокуратур Москвы. Как и всякому новичку, ему предстояло пройти испытательный срок.

Еще в поезде, по дороге из дома, Дмитрий бессонными ночами под стук колес мечтал о том, что ему поручат интересные, сложные дела, где он сможет во всю ширь развернуться и испробовать свои силы. Он даже предполагал, что «испытывать» его будут непременно на запутанных уголовных делах, которые потребуют больших сил, таланта и смекалки.

Но ожидания его не оправдались. Вместо сложных и интересных уголовных дел о бандитизме и крупных кражах, старший следователь Бардюков положил перед ним пять тоненьких папок — дела по абортам.

— Милиции сейчас некогда возиться с ними. Распоряжением прокурора все дела по сто сороковой статье переданы нам.

Шадрин поднял на Бардюкова удивленные глаза. Все, что угодно, но этих дел он не ожидал. Не о них он думал по дороге в Москву.

— Разве эти дела нельзя поручить женщине?

— С сегодняшнего дня Королькова в отпуске — это во-первых. А во-вторых, запомните, голубчик, следователь — это существо бесполое. На все, с чем он сталкивается в своей работе, он смотрит глазами закона.

Бардюков быстро пролистал заключения медицинских экспертов, которые были в каждой папке, окинул взглядом протоколы, написанные в милиции, и напутствовал молодого следователя:

— Особенно с ними не церемонься. Эти дела следователь должен щелкать, как семечки. Начинай с гуманного: «Расскажите, пожалуйста», — и кончай строгим: «Если не скажете правду, будем судить со всей строгостью закона!» Тут дело не в самих абортированных, а в тех гражданочках, которые отправляют на тот свет не одну несчастную. Ясно, кого вам нужно искать?