Иван Лазутин - Суд идет

Сквозь всхлипывания она с трудом проговорила:

— Ты не для него… Не для него… Ты для меня это сделай!

Богданов вытер ладонью со лба пот.

— Я постараюсь… Я сделаю все, что в моих силах, только встань, перестань плакать!

В коридоре раздался длинный звонок. От неожиданности Богданов вздрогнул. «Кто бы это мог в такую рань?»

Когда он открыл дверь, сердце его защемило. На пороге стояла сестра жены, Раиса Павловна Анурова. Глаза ее были заплаканы, с ресниц темным крошевом сползала краска. Из-под бархатной шапочки, отороченной собольим мехом, выбивались сбитые, непричесанные волосы.

— Николай Гордеевич!.. Николай Гордеевич!.. — Раиса Павловна принялась целовать руки Богданова.

Он окончательно растерялся, видя свою свояченицу, стоящую на коленях.

— Что вы делаете, Раиса Павловна?! Опомнитесь! Что вы делаете?! — Богданов подхватил с коленей Раису Павловну, посадил ее на стул.

Уронив голову в ладони, Раиса Павловна, даже не сняв с себя котиковой шубы, слегка пошатываясь, прошла в спальню к Асе. Застав ее плачущей, она упала к ней на грудь и горько зарыдала. Теперь плакали обе сестры.

Не в силах переносить слез двух женщин, Богданов наскоро накинул на плечи пальто, схватил шапку и выскочил из дома. Охваченный морозным воздухом, он только на улице почувствовал, что приходит в себя.

В это утро на работу он пришел раньше обыкновенного. Пожилая уборщица, тетя Фрося, поздоровалась с ним хрипловатым голосом и выразила свое удивление:

— Что-то вы сегодня, так раненько, Николай Гордеевич? Наверно, дел много?

— Да, да, дел хоть пруд пруди, зашиваемся, Ефросинья Кузьминична.

— А вас тут все поджидала вчера вечером какая-то женщина. Раз пять спрашивала и все сказывала, что по личному делу.

— Кто такая?

— Не то Шарапова, не то Арапова, забыла я, память-то как решето дырявое стала. Да вот, кажись, и она сама, ранешенько, как будто подкарауливала. — Через оттаявшее окно тетя Фрося показала в сторону тротуара, с которого сошла женщина средних лет. Быстро переходя улицу, она бросала обеспокоенные взгляды на окна кабинета прокурора.

— Закройте входную дверь и никого не пускайте! Скажите, что прокуратура работает с десяти утра. Сейчас еще нет и девяти.

Тетя Фрося старчески затрусила к дверям, на ходу приговаривая:

— Вот нелегкая-то носит ни свет ни заря! Проворуются, а потом и улещивают, и обивают пороги!

Тетя Фрося закрыла на крючок входную дверь и ушла в темную комнату, где хранился ее хозяйственный инвентарь.

Дело Анурова и его компании Бардюков принял к своему производству, помощником назначил Шадрина.

За месяц работы Дмитрия в прокуратуре старший следователь пристально присматривался к молодому следователю и, видя, что практические навыки подшефного растут от одного дела к другому, Бардюков с затаенной гордостью про себя замечал: «Хватка моя. Волчья. Уж если вцепится в глотку — амба!»

Хвалить Шадрина в глаза Бардюков не хотел — боялся, что тот зазнается, но прокурору говорил не раз, что новичок попался деловой, с твердой рукой.

Очередной допрос директора универмага Анурова Бардюков поручил Шадрину. К этому допросу Дмитрий готовился тщательно. Как пущенный с горы ком липкого снега, дело росло день ото дня. Теперь оно уже не вмещалось в одном томе.

Анурова Шадрин еще пока не видел, первый раз его допрашивал Бардюков, но, судя по показаниям Анурова и по материалам дела, в директоре универмага он предполагал увидеть волевого и неглупого человека, с которым нужно вести себя очень осторожно и твердо.

И вот он сидит в следственной комнате Таганской тюрьмы и ждет Анурова, которого должны привести с минуты на минуту.

Комната была неприятна Шадрину. Несколько дней назад он допрашивал в ней сумасшедшего Баранова, который теперь находится в психиатрической больнице. Шадрину четко представлялось безумное выражение лица Баранова, его идиотический смех и карикатурные ужимки.

Вчера Шадрин звонил в больницу, разговаривал с главным врачом, тот сказал, что состояние больного тяжелое, врачи предполагают, что у него шизофрения.

Шадрин вспомнил соседей Баранова. Все они подчеркивали странность в его поведении. Последний месяц Баранов особенно чудил: клал на тротуар рубль или десятку и отходил в сторону. Как только пешеход поднимал деньги, он тут же фотографировал его и от радости подпрыгивал. Деньги ни у кого не отбирал. Ночью печатал карточки и расклеивал их в коридоре и на кухне. Причем, каждую фотографию от тщательно описывал. Этих чудачеств раньше за ним никто не замечал. Соседи знали, что он пишет какой-то научный труд, а какой — никому не говорил. Написанное тщательно хранил даже от родственников, все запирал в секретере и опечатывал пломбой. Последние полмесяца, во время отпуска, он часто ходил в библиотеку. Об этом сказала сестра. Соседи знали, что он уходил с утра и возвращался поздно вечером.

«Интересно, что он делал в библиотеке? В какой библиотеке?» — подумал Шадрин.

В дверь резко постучали. От неожиданности он вздрогнул.

— Войдите! — Шадрин привстал из-за стола.

В комнату вошел Ануров. Точно таким и представлял его себе Шадрин. Директор крупнейшего универсального магазина, богач, накопивший добра чуть ли не на полмиллиона. Даже фамилия у него не какая-то там — Зайчиков или Пташкин, а Ануров — весомая, солидная.

Ануров был острижен наголо. «Его и нулевая машинка не обезобразила, — отметил про себя Дмитрий, остановив взгляд на округлом ровном черепе Анурова. — А это бывает редко».

— Садитесь. — Шадрин показал на табуретку, стоявшую перед столиком.

Ануров сел. Сел неторопливо, с достоинством. К его гладко выбритому, красивому лицу никак не шел грубый мятый костюм.

Изучая друг друга взглядами, следователь и подследственный некоторое время молчали. Наконец Шадрин заговорил:

— Гражданин Ануров, расскажите подробно, как начинала свою жизнь ваша знаменитая компания, как взаимодействовали многие годы, как делили добычу?

Ануров кротко улыбнулся.

— Гражданин следователь, вы так много спросили сразу, что я затрудняюсь сделать выбор между этими вопросами. Не знаю, с чего начать. — Лицо Анурова выглядело спокойным, даже уверенным.

— Начните хотя бы с рассказа, как совершили вы первое хищение государственного имущества, когда это было, с кем оно совершено, при каких обстоятельствах.

— То, что могу я вам рассказать, уже детально известно органам следствия. Я об этом говорил не раз на допросах. История с этими злосчастными коврами — мое первое грехопадение. И, надеюсь, последнее.

— Сколько выпало на вашу долю от этого первого грехопадения?

— Пятнадцать тысяч.