Иван Лазутин - Черные лебеди

— Зверски хочу есть!.. Корми меня, иначе я зайду в булочную и украду каравай хлеба!

От шутки Дмитрия на душе у Ольги стало легче. Она резко дернула его за рукав:

— Пошли! Я знаю, где можно пообедать.

Стоял жаркий полдень. Почти во всех учреждениях настежь были раскрыты окна. В тени под липами кучились люди — ожидали троллейбуса. У стоянки такси толпилась очередь. Разомлевшие лица прохожих, свистки милиционеров, рекламная пестрота магазинных витрин и словно на старте застывшие перед пешеходной дорожкой легковые машины — все это в глазах Шадрина сливалось в многоцветную хаотически вертящуюся карусель большого города. Все это пестрое, суматошно-нервное и беспорядочное кружилось вокруг Дмитрия и Ольги, ввинчивая их в центр этого беспорядочного завихрения. Шадрину казалось, что лишь одна Ольга, одна-единственная во всей многомиллионной Москве, была с ним рядом, до конца понимала его.

В сквере на Советской площади они присели на лавочке. Дмитрий закурил.

К ресторану «Арагви» подкатила «Победа», из нее вышли молодые люди, которые о чем-то разгоряченно спорили, и тут же скрылись за массивной дубовой дверью ресторана.

— Видела ораву парней с усиками? — желчно спросил Дмитрий, показывая взглядом на дверь ресторана.

— А что? — Ольга не поняла причины его раздражения.

— Одного из них я этой весной видел на Центральном рынке. Торговал мимозами.

— Не может быть! От голода ты сейчас зол на весь мир. Особенно на тех, кому доступны рестораны.

Лицо Шадрина посуровело, на нем отразились два внутренних состояния: вызов, брошенный неизвестно кому, и готовность встретить удары любых неожиданностей.

— Ты не права, Оля. Сейчас я чувствую в себе что-то новое, что до сих пор лишь смутно ощущал, но не мог понять.

— Что именно?

— Я стал сильнее!

— Потому что отказали?

— Нет! Потому что я встретил настоящего человека! И сейчас во мне такое чувство, будто бы я только что напился из родника.

— Кого ты встретил?

— Там, в прокуратуре, инспектора Гудошникова. Ты понимаешь, какая странная мысль пришла в голову? Если людей сравнить с металлом, то одни из них, те, кто еще только что вышел на стартовую дорожку жизни, юнцы и девчонки, — все это пока только руда. Но руде необходима выплавка, закалка. Плавка бывает всякая: сталь то получается очень хрупкая, то бывает ломкая, слишком мягкая, вязкая… То и другое — плохо. Но есть особая сталь — булатная, ее умели варить мастера Дамаска и у нас на Урале, в Златоусте. По твердости она не уступает кремню, по гибкости и эластичности — молодому озерному тростнику: не сломает ни бурей, ни шальной волной. Так вот, Оленок, из доменных печей войны вышло много-много людей, миллионы наших простых советских людей, сработанных и закаленных по рецептам булатной стали. И вот сейчас я встретил такого. Обещал помочь, хотя не так-то все это просто.

— Ничего, капитан, все будет хорошо. Сейчас трудности у всех. Вспомни: давно ли была карточная система? А вот когда залечим раны войны, тогда…

— Не продолжай! — Дмитрий оборвал Ольгу. — Залечим раны! Дешевый, затасканный штамп, придуманный журналистами, особенно теми из них, над которыми война проплыла низкой тучкой и не разразилась грозой.

— Ты что такой злой?

— До тех пор, пока живы на земле люди, вынесшие с войны раны… — не важно какие, телесные или сердечные, — до тех пор эти раны будут ныть и давать о себе знать. Их залечат только могилы, — Дмитрий кивнул в сторону толпы прохожих, плывущей вниз по улице Горького. — Вон тому седому инвалиду на протезе уже никогда не пробежаться, не ускорить шаг. А матери, что не дождались своих сыновей? Какой ветер развеет их боль? А вдовы?.. Их миллионы!.. И все они сердцем остались за чертой сорок первого и сорок пятого годов! А дети-сироты, что родились накануне войны?.. Они никогда в жизни так и не произнесут слово «папа»! — Дмитрий говорил все запальчивей: — Раны войны не заживут, пока будут живы ровесники войны. Дети и внуки, что родились и выросли после войны, будут еще долго вздыхать тайком, глядя на портреты своих славных предков, — он помолчал, словно к чему-то прислушиваясь, потом уже тихо, устало продолжал: — Уверен в одном: мы, фронтовики, — живучий народ. Скоро мы станем как выдержанное крепкое вино: чем больше лет прошумит над нами, тем цена нам буде дороже. Сейчас у нас кое в чем еще неразбериха. С годами все уляжется, утрясется, все сообразуется, все встанет на свои места… Не заглохнут только раны войны. Больше так никогда не говори.

Притихшая, Ольга стояла у каменной балюстрады и, потупясь, растирала на гранитной плите листок клена: она никак не предполагала, что всего какие-то два слова — «залечим раны» — поднимут в душе Дмитрия такой всплеск раздражения.

— Ты сказал, что после встречи с инспектором Гудошниковым ты стал сильнее. Что-то я не вижу этого, — укорила Дмитрия Ольга.

— Представь себе — сильнее! Вот инспектор Гудошников никогда не скажет, что раны войны скоро заживут.

— Одного я опасаюсь, Митя. Боюсь, как бы все эти неприятности и волнения не надломили тебя. Помнишь, профессор Батурлинов предупреждал, что тебе нельзя волноваться.

Шадрин горько усмехнулся:

— Профессор!.. Не волноваться. Не волнуется только гусыня, когда ее, перед тем как зарезать, откармливают, — Шадрин повернулся к Ольге. — Ты знаешь, как в деревне откармливают гусей?

— Нет, расскажи.

— Их сажают в мешок и подвешивают где-нибудь в чулане или в сарае. Из мешка торчат только хвост и голова. И кормят… Из особого подвешенного корытца или ведерка. Кормят до тех пор, пока они не заплывут жиром.

Ольга сдержанно рассмеялась. Но, видя, как лицо Дмитрия снова стало озабоченно-хмурым, подавила смех.

— Что думаешь делать дальше? — спросила она.

— Пойду в Министерство высшего образования, в отдел молодых специалистов. По положению в течение трех лет после окончания вуза этот отдел должен шефствовать надо мной как над молодым специалистом.

…В тот же день, после обеда в студенческой столовой, Шадрин и Ольга отправились в Министерство высшего образования, где Дмитрий на всякий случай заранее записался на прием к инспектору отдела кадров.

Ольга осталась ждать его в скверике министерского двора, в центре которого, прямо перед входом, вяло бил маленький фонтан.

Дмитрий поправил галстук, одернул пиджак.

— Ни пуха ни пера! — вдогонку бросила Ольга.

Дмитрий вошел в просторный вестибюль министерства. По сравнению с прокуратурой здесь была другая обстановка. Другие люди (в большинстве случаев это были научные работники) неторопливо поднимались и спускались по широким ступеням лестницы. Коридоры устланы ковровой дорожкой.

«Где-то здесь работают наши ребята, — подумал Дмитрий и остановился на лестничной площадке второго этажа. — Зайти или не зайти к ним?» Но тут же твердо решил: «Попробую пока сам. Если не получится — пойду к Зонову. Он занимает солидную должность. Может, не забыл еще Стромынку, студенческое общежитие…»