Иван Лазутин - Черные лебеди

Шадрин забрал со стола документы, вежливо попрощался со Спиваком и вышел из его каморки.

Низенькая, расхлестанная дверь, которую он распахнул до отказа и отпустил свободно, с визгом шлепнулась о косяк, и долго-долго Дмитрий слышал, как за спиной его ныла ржавая растянутая пружина. Захотелось как можно скорее уйти с этого двора, куда никогда не заглядывало солнце, где лишь изредка, в середине дня, отражаясь от окон верхних этажей, блеклые солнечные зайчики боязливо ныряли в прелую сырость затопленной холодком земли. «Кажется еще дед говорил: все, что ни делается, — к лучшему».

Шадрин вышел в узенький переулок, изрытый канавами, — очевидно, прокладывали газовые трубы или ремонтировали канализацию, — остановился. И вдруг неожиданно почувствовал удивительное облегчение. Такое или подобное этому чувство Шадрину не раз приходилось испытывать в детстве, когда он, школьник, более километра бежал в противогазе (сдавали нормы на значок «Противовоздушная химическая оборона») и вдруг, достигнув финишной отметки, срывал с головы стягивающую лицо резиновую маску с запотевшими стеклами.

…Домой Дмитрий возвратился как после хорошей бани с добротной парной: обновленный, чистый душой и телом.

Ольга с работы еще не пришла. Между двумя старыми соснами, росшими друг от друга на расстоянии вытянутых рук, был сооружен турник из тонкой водопроводной трубы. Дмитрий провел ладонями по выбеленной стене чулана, слегка присел и прыгнул на турник. Первые три раза подтянулся легко. Четвертый раз — с натугой. Чувствовал, как к вискам, пульсируя, приливает кровь. Загадал: «Если подтянусь еще пару раз — значит, все будет хорошо».

Напрягая последние силы, он в пятый раз коснулся подбородком холодной металлической трубы, добела отшлифованной руками ребятишек. «Неужели больше не хватит духа?» — думал Дмитрий, расслабленно повиснув на руках. И тут же, словно кому-то угрожая, процедил сквозь зубы:

— Нет, не сдамся!..

Медленно, мелкими толчками приближалась голова его к турнику. Руки дрожали… До боли стиснув зубы, Дмитрий с трудом преодолевал последние сантиметры, отделявшие подбородок от перекладины. Но вот наконец кончиком носа он почувствовал холодок металла и в последнем волевом усилии достиг трубы подбородком. Шесть раз!..

Дмитрий спрыгнул на землю и сразу же ощутил на своих плечах чьи-то руки. Потом эти руки замкнулись на его глазах.

— Отпусти… твои руки узнаю из тысячи.

Шадрин не находил себе места. Он ходил по комнате и в тысячный раз задавал себе один и тот же вопрос: «Что делать? Где найти работу?»

В комнате становилось душно. Хотелось вырваться на улицу и идти… Да что там идти. Бежать! Но куда?

И вдруг он вспомнил Багрова.

В тяжелые минуты, когда к человеку приходит горе, память на свой взвихренный гребень выносит имена и лица верных друзей. Иван поймет, Ивану обо всем можно рассказать. Он что-нибудь подскажет.

И вот Дмитрий едет к другу студенческих лет.

После окончания университета Багров был направлен следователем в прокуратуру военно-воздушных сил Московского военного округа.

За все время после окончания университета Шадрин только два раза виделся со своим другом. Последняя встреча была весной, в Сокольниках, когда Иван исповедально открыл свою душу. Не раз потом вспоминал Дмитрий этот разговор.

Дмитрий знал, что Багров пока не женат, что живет он в Тушино, в военном городке, в мансарде финского домика.

Выйдя из метро, Дмитрий полчаса трясся в трамвае. Из головы не выходили слова Спивака: «Не те масштабы… Из пушки по воробьям…» — и горькие вопросы к самому себе: «А где, где они те знаменитые бастионы, для которых отливали мои пушки? Где мои мишени?»

Улица, на которой жил Багров, находилась почти в самом конце военного городка, построенного пленными немцами.

Слева тянулся высокий дощатый забор, обнесенный колючей проволокой. Судя по вышкам, на которых стояли вооруженные часовые, — это был лагерь заключенных. За забором надрывно лаяли собаки.

Справа цепочкой близнецов тянулись небольшие финские домики. «Только бы застать дома», — подумал Шадрин, ускоряя шаг. Но вот, наконец, последний поворот. Третий домик с края. Он ничем не отличался от своих собратьев. Окно мансарды было распахнуто. «Дома», — решил Шадрин и, подняв с земли камешек, бросил его. Попал в стекло. Из окна высунулась всклоченная голова Багрова.

Иван, увидев Дмитрия, просиял, как мальчишка:

— Ого-го-го! Штурмуй мой небоскреб!

Голова скрылась.

Через минуту Багров выскочил на улицу. От радости он так стиснул руку Шадрина, что тот даже поморщился.

— Вот не ждал! Хотя сегодня даже сон видел. Приснилась здоровенная овчарка. Так и рвет меня на куски. От страха даже проснулся…

Молча поднялись по узким скрипучим ступеням в крохотную мансарду. В тамбуре была даже малюсенькая кладовка, в которой умещались ведро и какая-то посуда.

Войдя в комнатку с низеньким фанерным потолком, со скошенными стенами, на которых кое-где темнели продолговатые кровяные полосочки, Дмитрий подумал: «Да, Ванечка, покусывают тебя не только гордость и самолюбие нигилиста, но и клопики…» Подумал, но сделал вид, что не заметил этих полосочек, знакомых почти всякому деревенскому жителю средней полосы России, живущему в нужде и тесноте.

Перед окном стоял небольшой канцелярский стол. К нему были приставлены два грубых стула с протертыми клеенчатыми сиденьями. Правый угол занимала железная солдатская койка с провисшей сеткой, следом за ней вплотную стояла обшарпанная фанерная тумбочка, на крашеной столешнице которой бросались в глаза жженые следы от папирос, и дощатый платяной шкаф. На распахнутой дверке шкафа была прибита бляшка с инвентарным номером. В левом углу неустойчиво высилась кособокая этажерка с книгами.

— Вот так и живу, — Багров развел руками. — Имею подмосковную прописку и, как видишь, меблированную комнату. Ты молодец, Дмитрий, что приехал. У меня сегодня как раз получка.

Иван открыл тумбочку и принялся доставать из нее колбасу, сыр, селедку…

— Сегодня у нас будет пир! — воскликнул он, ставя на стол бутылку водки. — Вот она, царица небесная. Дай ей Господь Бог здоровья. — Поставил перед Шадриным небольшой фанерный ящичек с картошкой, сунул ему в руку нож: — Принимайся за дело, а я сбегаю в ларек, куплю пива. Есть вобла! Берег для торжественного случая. — Придвинув ведро с водой, шутливо приказал: — К моему приходу картошка должна кипеть! Ясно?

— Ясно, — ответил Шадрин.

Оставшись один, Дмитрий внимательно оглядел комнату. На столе лежал томик Писарева с закладкой. Писаревым Багров увлекался еще студентом. На стенах ни одной картинки, ни одной безделушки. Подушечная наволочка белоснежно чиста. На спинке кровати аккуратно сложенное вафельное полотенце. Крашеный пол чисто выметен.