Иван Лазутин - Черные лебеди

Однажды я попробовала обратить его внимание на эту не совсем мужскую привычку, и что же ты думаешь?

Он устроил мне такую сцену, так унижал, называл такими обидными словами, что мне даже трудно сказать об этом. На каждом шагу он старается дать мне понять, что осчастливил меня. Не раз в глаза говорил, что среди его поклонниц были молодые красивые девушки, которые сочли бы за великое счастье выйти за него замуж. Это я слушаю всякий раз, когда у него бывает плохое настроение или что-нибудь не ладится по работе.

Мы живем в прекрасной, комфортабельной квартире из трех комнат. Казалось бы — живи да радуйся. Но не получилось жизни, милая Оля. Однажды от няни Марфуши я слышала такую пословицу: «Ты хлеб ешь, а он тебя ест». Вот так и у меня. Я ужасно подурнела и похудела. Все чаще и чаще нахожу у себя седые волосы. Если б не книги да редкие выезды в театр или кино, я умерла бы от скуки. Перечитала почти всего Достоевского, Куприна, Чехова. Здесь очень любят Достоевского. И еще раз перечитала «Тихий Дон». Когда читала эту чудесную книгу, то уносилась душой домой, на Родину, в наши вечерние зори.

В Москве я была однажды свидетелем того, как на одном приеме муж Светланы переводил с французского какому-то видному официальному лицу. Меня раздражали лакейские ужимки Игоря Михайловича. Он был подобострастней, чем официант старого закала. В отличие от него Григорий Александрович тогда показался мне гордецом, который не склоняет головы даже перед сильными мира сего.

Но это было давно. Здесь, на чужбине, я убедилась в другом. Я не могу себе представить натуру более лакейскую, чем мой муж. Вся разница в том, что Игорь Михайлович жалок со стороны, а мой муж внешне горд, благороден, мужествен, а в душе — трусливый лакей, который, чтобы не попасть в немилость у своего хозяина, готов растоптать такие светлые понятия, как семья, долг, порядочность.

Неделю назад я лежала с высокой температурой. Были минуты, когда начинала терять сознание. Он привез необходимые лекарства и сел в своем кабинете работать. Я его просила посидеть рядом со мной хоть несколько минут, он это сделал, но с неохотой, я это видела по его лицу. В это время позвонили. Жена начальника жаловалась на избалованного сына, который никак не может заснуть и просит, чтобы пришел дядя Гриша. Растиславский так расположил к себе четырехлетнего сына своего шефа, что тот с утра до вечера только и говорит о дяде Грише. И что же? Ты думаешь, он сказал, что я больна? Он тут же ушел и возвратился в полночь. Если бы я начала приводить тебе подобные примеры, то исписала бы целую тетрадь.

А самое обидное… Самое обидное, что я пережила в эту зиму, — это то, что он уговорил меня избавиться от ребенка. А как я хотела иметь ребенка! Он настоял на том, чтобы еще годочка два пожить «для себя», что нам предстоит еще более ответственная командировка в другую страну. Сейчас я в таком состоянии, что врачи не могут сказать определенно — смогу ли я когда-нибудь быть матерью. Когда я поделилась этой нависшей надо мной бедой с Григорием Александровичем, он только пожал плечами и сказал, что ничего страшного в этом не находит. Потом долго объяснял, что на пути к большой цели, которая требует жертв, дети иногда бывают даже помехой.

Я всю ночь проплакала после такого «утешения». Он это видел, но это его нисколько не тронуло. Временами мне кажется: если бы какие-нибудь черные силы шепнули ему, что дорога к звездам, о которых он мечтает, лежит через мой труп, — он не поколебался бы.

А сейчас к его начальнику приехала старшая дочь. Она заканчивает в Москве институт иностранных языков. И вот Григорий Александрович знакомит ее с Бухарестом. Уж где они бывают и что делают — для меня остается тайной. Только приходит он во втором часу ночи и спит до десяти. Догадываюсь, что много пьет.

Однажды я напомнила ему наказ матери. Он раскрыл томик Пушкина и прочитал мне стихи о художнике и сапожнике. Не подумай, что у меня ревность к этой московской гостье, нет, она слишком безобразна, чтобы стать вровень со мной. Просто обидно. Уж я ли не была внимательной и заботливой женой? Родину покинула с единственной мыслью: быть ему твердой опорой всегда и всюду. А он устал от моей любви, она стала тяготить его, и он часто просит оставить его в покое.

Никогда еще в жизни я не была так одинока, как сейчас. Только тебе одной, моя милая Оля, я могу поведать боль души. Дедушке я пишу бодрые письма и улыбаюсь в них сквозь слезы. А на днях получила письмо от Марфуши. Она его продиктовала кому-то. Пишет, что дедушка стал совсем плохой, все больше болеет. На работу выезжает все реже и реже. И часто подолгу молча рассматривает мои фотографии.

Временами мне кажется, что я стала Григорию Александровичу обузой, и он создает (медленно, но верно) такую обстановку, которая была бы для меня невыносимой. Зачем он это делает — пока еще не пойму.

Вижу только одно: он становится совсем чужой. Бывают дни, когда мы обмениваемся лишь двумя-тремя словами.

Вчера во время прогулки я встретила дочь нашего начальника — московскую гостью. Если б ты видела, какими злыми глазами она посмотрела на меня. Как женщина, я многое прочитала в этом взгляде. Она даже не ответила на мое приветствие. Боюсь, как бы Григорий Александрович в своих обязанностях гида не зашел очень далеко. Влюбить в себя четырехлетнего малыша — это дело неопасное, но обольстить (вот именно обольстить — эта потребность у него уже в крови) взрослую девушку, которая, как говорят, очень избалована, — это может повлечь за собой дурные последствия.

Ну, ладно, хватит жалоб. Я уже надоела тебе своим нытьем.

Милая Оля, как тянет домой! На полях Подмосковья сейчас лежит снег. Родину по-настоящему начинаешь ценить, когда очутишься на чужбине. Все, что когда-то было самым будничным и обычным, здесь, далеко от родной земли, приобретает особый отсвет и значение. Вот даже сейчас закрываю глаза — и вижу наш сад в Малаховке, чувствую запах соснового бора после дождя. Вижу широколистные лопухи на деревенском огороде, где я однажды зашла босиком в крапиву (искала мячик) и так нажгла ноги, что целый час ревела.

Сейчас уже за полночь. Григория Александровича все еще нет. Он все еще на «работе».

Однажды мимоходом он сказал во время обеда (у него было отличное настроение), что шеф его, по некоторым неофициальным слухам, идет на солидное повышение. Вот и усердствует.

И еще у меня к тебе маленькая просьба. Если будет удобно — узнай как-нибудь через соседей, как живет Струмилин. Как его здоровье? Где сейчас Танечка?

Я так устала, милая Оля! Вначале плакала, а сейчас даже слезы пересохли. Передай привет Дмитрию Георгиевичу и маме.

Жду твоего ответа. Целую. Лиля».

Письмо на этом заканчивалось. Но в конверте лежало еще два листочка. Ольга посмотрела на даты и поняла, что второе письмо было написано спустя две недели после первого.